– Как не было, – сказала Тали.
– Ей холодно там… – жалобно проговорила Хели.
Беер-Шева пожал плечами:
– Нам холоднее. Зароем, что ли?
И первым сдвинул вниз тяжелый глинистый ком. Затем, вернувшись к себе на Эй-восемь, они еще долго спасались утомительными бытовыми делами: грели на плите воду, смывали красноватую грязь – цепкую, надоедливую, залезающую глубоко под ногти, в поры, в душу, переодевались в чистое, грели подрагивающие от холода руки у большой газовой печки – единственного здесь средства обогрева. Все это было несомненной необходимостью, и никто на свете не упрекнул бы их за то, что они таскают в ведре воду, моются, чистят обросшие глиной сапоги. За то, что обмениваются простейшими вопросами-ответами: принести ли еще ведро?.. достаточно ли нагрелось?.. у кого есть лишние носки?.. много ли еще газа в баллоне?.. как ты, ничего?.. – в порядке, спасибо. За то, что всеми силами оттягивают момент, когда придется говорить о ней, Мамарите, только что утопленной ими в коричневой грязевой жиже, придавленной кубометром глины вперемежку с камнями, о Мамарите, надевшей напоследок оба своих ситцевых халатика – чтоб не пришлось выбирать. Об истории, которую она нашептала прошлым вечером девочкам, склонившимся над ее матрасом.
Скорее всего, Мамарита и не собиралась ничего рассказывать – просто так вышло, вышло вместе с полубредом, едва слышным потоком памяти – сначала прозрачным, но постепенно темнеющим от самого тяжелого, самого трудного осадка, как старое вино из кувшина. Скорее всего, она просто освобождала, опорожняла свой кувшин, избавляясь от лишней ноши перед дальней дорогой. Будь Тали и Хели постарше и поопытней, они, возможно, поняли бы это; возможно, они могли бы спасти Мамариту, просто заставив ее замолчать – тогда оставшаяся в кувшине тяжесть могла бы перевесить, могла бы задержать умирающую здесь, в мире. Но они были всего лишь любопытными девчонками; жизнь иссякала на их глазах с каждым сказанным словом, а они не видели, не понимали.
Наутро, еще полагая, что Мамарита спит, они взахлеб пересказали парням историю про Менашей и Ясмин, но до обмена впечатлениями не дошло: Хели решила наконец проверить, отчего Мамарита так долго не встает – и все сразу полетело вверх тормашками. Теперь это утро казалось очень далеким, но тем не менее оставалось утром того же самого дня, к которому, как ни крути, принадлежал и теперешний грязный и хлопотный поздний вечер. Теми же оставались и они сами – той же командой гидов того же призрачного Комплекса, деликатно звучащего вокруг сотнями своих странных ночных шорохов. Не было лишь Мамариты, и взгляд, привычно обходя комнату, неминуемо спотыкался на опустевшем месте у плиты, на осиротевшем квадратном метре бетонного пола, до блеска отполированном ее стоптанными шлепанцами. И все в комнате знали, что должны обговорить случившееся – как знали и то, что разговор этот не сулит ничего хорошего. И зная, инстинктивно оттягивали решительный момент – даже тогда, когда все дела закончились, и оставалось только ждать и гадать, кто же из шестерых начнет.
– Призрак, солярка на исходе, – вполголоса сообщил Чоколака, нарушая затянувшееся молчание. – Завтра генератор заправлять нечем. Как мобильники заряжать будем?
– Заткнулся бы ты пока… – посоветовал Беер-Шева.
– А чего «заткнулся»? У меня батарейка едва фурычит. Утром не зарядишь – к полудню кранты.
– Сходишь к охраннику в будку… – глядя в сторону, рассеянно отвечал Призрак.
– Солярка… батарейка… будка… – перебила его Тали. В ее интонации слышался нарастающий гнев. – Как вы можете?! Она лежит там, убитая, а эта сволочь дышит! Она! Дышит! А вы?! Вы – про солярку?!
Последние слова она уже выкрикивала, вскочив на ноги.
– Ну вот, пошло-поехало… – покачал головой Беер-Шева. – Так и знал. А ты думала, про чего нам тут разговаривать? Чего не хватает, про то и говорим. Нам тут, между прочим, жить надо, греться, по телефону трындеть, айфон твой долбаный заряжать. Солярки нет – про солярку говорим. Батареек нет – про…
– Про совесть поговорите! – крикнула Тали. – Совести у вас тоже нет! Мамарита там… а эта гнида…
Она закрыла лицо руками и отвернулась.
Повисло тягостное молчание.
– Погоди, – сказал Тайманец. – При чем тут «убитая»? Она ведь вроде как сама умерла. Или я чего не понял? Хели?
Хели смахнула слезу.
– Сама, сама… а если разобраться, то не сама.
Мы ведь рассказывали вчера.
– Сегодня, – поправил Чоколака.
– Сегодня?.. Да, сегодня. Ясмин эта всех поубивала. Сначала Менаша, потом второго ребенка, потом Мамариты мужа, а потом и ее саму…