- Тот воришка всё равно опустошил твою сумочку, но стоит ли жалеть вдогонку... - Этьен внимательно посмотрел в зелёные глаза.
- Конечно, нет. Предприимчивый юноша всего лишь купил мне билет к этому камину... Не так ли? - смешливый взгляд отправился от сына к отцу.
- Мадемуазель, не исключено, что этот билет счастливый, - неторопливо ответил Луи, выдержав паузу.
- Всё же кое-что интересное я упустила, боюсь, безвозвратно!
- И что же? - молодой француз был уязвлён.
- Ха-ха-ха, рассказ экскурсовода рядом с вроде бы ничем не примечательной картиной, который захлебнулся гомоном толпы, желающей общепризнанных шедевров...
- О чём идёт речь?! - оживился старик. - Номер зала?
- Отец знает не одну сотню историй, связанных с Лувром...
- С прискорбием сообщаю... никакого ключевого слова... Филипп второй... Людовик...
- Неужели мадемуазель зацепила Лебрена? - Луи был удивлён.
- Есть! - Этьен поднял вверх большой палец.
- Эта картина написана Шарлем Лебреном между 1660 и 1663 годами. К слову сказать, он лично расписывал залы Аполлоновой галереи в Лувре, интерьеры замка Сен-Жермен и Версаля. Так вот на полотне предмет, принадлежавший Филиппу второму...
***
Два дня был сплошной джаз из суеты, восторженных возгласов, бесконечных разговоров о музыке и искусстве.
- Au revoir mon amour! Прощай, моя любовь! - пошутил младший Лефевр, наблюдая и изучая предмет любви лишь визуально.
Его отец, так стремившийся к уединению, второе утро вышагивал у комнаты 'маленькой мадемуазель', шикая на прислугу за остывший кофе. А накануне в течение дня сопровождал Еву везде. Своей легкостью и пытливой жаждой жизни она притягивала Луи.
- Чтобы продолжить диалог об искусстве... - старик самолично торжественно демонстрировал коллекцию антикварных вещиц, утвари, бережно собранных династией Лефевр.
Но Этьен знал, причина другая, старику нравилось слышать восхищённые возгласы Евы и наблюдать за её реакцией при виде нового шедевра. Чтобы это продолжалось, Луи даже попытался отослать Этьена в Париж, но натолкнулся на недоумённый смешливый взгляд отпрыска и чуть умерил свой пыл.
***
В каждом французском городке или окрестностях есть свои уникальные местечки, которыми гордятся жители. В миле от средневекового замка располагалась еще одна более востребованная населением достопримечательность - маленькая пекарня.
Приятной обязанностью сорокалетней метиски Софи, уже в течение семи лет служившей семье Лефевр, являлось ежедневное посещение сего рая. В этот раз около полудня среди хлебобулочных чудес она была с молодым хозяином и его гостьей.
Очередь из чуть более десятка человек ждала, когда вывезут свежий ароматный хлеб, а вернее партию тёплых багетов, уложенных в узкие пакеты, обязательно по 320 граммов веса и с семью надрезами, иначе это уже и не багет вовсе, а просто хлеб. Для старика Луи никакой прогресс не изменит верность традициям.
Очередь в основном из местных жителей была разбавлена двумя русскими туристами, которые жили вторую неделю на соседней улочке у мадам Моруа и впитывали французский язык в прямом смысле. Об этом поведала Софи. И в конце очереди пара иммигрантов в длинных белых одеждах громко беседовали языком поэтов и мудрецов, пренебрегая обществом проклятых кафиров.
Наконец, заветные багеты были доставлены прямо из печки в торговый зал пекарни. И томление в ожидании движения к своей заветной булке должно было вот-вот закончиться, но ...'Сыны востока', улыбаясь друг другу и не переставая дискутировать не иначе как на богословские темы, величественно перегрузили всю партию, источавших невероятный аромат багетов, в свою тележку. Четырёхколёсная авоська с поленницей свежевыпеченного хлеба медленно плыла мимо деликатно погрустневшей европейской очереди.
- Справедливости ради, могли пропустить вперёд мадам... - тоненький голосок Евы запнулся о нежное щебетание 'небожителей'.
Софи только вздохнула, пожав плечами:
- Следующая партия через полчаса.
Вдруг настойчиво прогремело:
- Так! Я не понял, что за фигня! - мужская ступня легла под колесо тележки. - Охренели ваще...
И далее несколько русских слов ушли гулять в местные окрестности без точного перевода. Ева сначала замялась, а потом дала определение 'фольклор'.
По встретившимся на переносице бровям одного русского туриста и, выступившим на шее, багровым жилам другого Этьену стало ясно, что уроженцам России творящаяся несправедливость встала поперёк горла.
- Куда спешат ночные сорочки в ясный день?! - почти по-французски пробасил второй русский, окинув тяжёлым взглядом белые балахоны сладкоголосых сарацинов.
И под немые раскрытые неожиданным поворотом событий рты посетителей пекарни постоялец мадам Моруа сгрёб длинные булки в охапку и переместил обратно в лоток, при этом опять же справедливости ради оставил пару хлебов 'ночнушкам'.
'Сарацины' как-то сразу сдулись, гордостью пообветшали и бочком через кассу ретировались в распахнутые двери солнечного дня французской провинции.
- Возможно, у них большая семья?.. - притормозила Ева приверженцев божественного принципа 'поделись с ближним своим' на родном языке.
- Ага, там за углом в камуфляжной форме! И главное все кушать просят! Ха-ха-ха... Шикарный русский... - откликнулся один из туристов и расплатился за всю партию булок.
- Мадам, месье, угощайтесь! Бог хранит Францию! - обратился к очереди второй борец за справедливость.
- Ля мур... - шепнул он на ушко Софи.
- Chouette! - ответила та на флирт.
'Рюмка водки на столе...' - прохрипел рингтоном на всю пекарню русский мобильник.
- Всё! Стартуем!
Приятели стали раскланиваться с освобождёнными десять минут назад от ига восточной непосредственности французами. Пожали руку Этьену... Один из них сунул свой багет Еве.
- На, поправляйся!
Лефевр младший захотел расплатиться...
- Я тебя умоляю! Жлобом меня не делай! Переведи... силь ву пле... Во! - он увидел на футболке русскоговорящей мадемуазель значок с Эйфелевой башней. - Культура в массы... Беру?..
-S'il vous plait!
Далее багеты, словно древки флагов битвы при Ватерлоо, немым доказательством отправились поддерживать новую тему к обеденному столу французских провинциалов.
***
Он обольщал её постепенно, не торопя события, хотя думал только об одном. Старался изгнать все мысли об обнажённой Еве на задворки разума, чтобы период ухаживания и завоевания был под контролем. Но пассивный звонок из департамента полиции нарушил гармонично выстроенный план соблазнения 'живого произведения' на фоне архитектурного памятника истории Франции, и подтолкнул Еву к мысли: 'Пора действовать самой!' Она решительно засобиралась в Париж. Никакие доводы отца и сына не помогали. К тому же режиссёр Гильбэ, шныряя туда-сюда между декораций, так он называл реликвии дома Лефевр, вдруг предложил через пару часов подкинуть мадемуазель в пункт В.
Это совсем вывело старика из себя:
- Какого черта я вас терплю, скоро весь замок превратите в руины!
- Смею напомнить, мы перечислили кругленькую сумму! Вы мне ещё спасибо скажете, когда прославитесь, при этом замечу, ничего не понимая в киноискусстве!