В детстве это не помогало почувствовать себя лучше, только стыдился потом долго. А сейчас – помогало. Помогало принять самого себя.
Глава двенадцатая, в которой Фрино вспоминает о прошлом
Когда Фрино – растерзанного и еле живого – принесли к порогу его комнаты, небо над скалами уже окрасилось в кармин и охру. Рабыни быстро, даже как-то судорожно, выцарапали его из лап слуг, перекинули его руки через свои шеи и буквально донесли до постели, уложили на живот. Фрино не имел ничего против. Его спина, как он сам предполагал, напоминала сейчас больше всего кусок сырого мяса. На свои же руки он старательно пытался не смотреть.
Ирма довольно быстро сделала ему укол, отчего боль притупилась, но не прошла совсем. Перед глазами все поплыло, зрение начало искажаться. Лица рабынь вытягивались, скручивались, превращаясь то в собачьи головы, то в рожи чудовищ. А вот слух не подводил, и Фрино четко слышал, что Ино плачет. Она была мягче, добрее сестры, и всегда плакала, когда с ее хозяином случалось что-то подобное. И Фрино был ей за это благодарен. Хоть кто-то плакал о нем.
Лежа безжизненно в собственной постели, парень ругал себя последними словами. Он взбрыкнул, начал сопротивляться, обезумев от боли. Удивительно, как только жив остался после этого – отец просто ненавидел любое сопротивление. Если бы только закусил губу и терпел, дело бы закончилось на том, что он остался бы без ногтей. Вроде и не в первый раз… а что-то в нем перемкнуло. О том, что было потом, он старался не думать. В любом случае от этого остались лишь раны да антимагический браслет на лодыжке.
– Воды… – хрипло попросил он.
Ино тут же принесла ему – холодной, такой приятной, в большом ковше. Помогла кое-как отпить, облив при этом постель – руки ли у нее тряслись, или это Фрино трясло, кто знает. Сжалившись, приложила холодный бок ковша ко лбу своего хозяина, потом к виску, смочила волосы. Парень на это только благодарно застонал и закрыл глаза.
Свалиться бы без сознания, да не получалось. Отец пусть и не мог дотянуться в комнату, но навесил паутинку проклятья. Так что в ближайший час Фрино не грозил спасительный сон.
– Господин, мы сейчас вас перевяжем, – тихо сказала ему Ирма. – Если вам нужно будет еще обезболивающее – дайте нам знать.
Обезболивающее. Пожалуй, слово было не подходящее. Наркотик. Достаточно слабый, чтобы не влиять слишком сильно на психику, но достаточно сильный, чтобы в следующую неделю хотеть еще. Впрочем, с последним Фрино давно научился справляться – для него потонуть в наркотическом дурмане было все равно что сдаться, перестать уважать себя. А самоуважение – это единственное, что у него оставалось.
– Говорите… – попросил он мечущихся по комнате девушек. – Не… молчите...
– Господин, не стоит сейчас разговаривать, – попросила Ино, шмыгнув носом. – Поберегите силы на перевязку.
– О Орним, я бы продала тебе душу за то, чтобы старый паук чем-нибудь подавился и задохнулся, – выругалась в ответ Ирма. – Или чтобы его его же собаки на охоте загрызли. Или… или…
– Потише, сестрица. Как бы не услышал кто…
– Но это же невозможно, Ино! Каким нужно быть чудовищем, чтобы сделать такое с собственным сыном!
Фрино тихонько фыркнул и улыбнулся. Он им завидовал. Они могли ненавидеть отца. Еще бы, он ни разу их не тронул и пальцам – парень берег близняшек как зеницу ока. Что до Фрино… для него ненависть была роскошью. Все, что он мог в последнее время – это бояться.
Но когда-то он ненавидел его. Действительно ненавидел – слепо и глупо.
Все покатилось под откос пять, почти шесть лет назад. Тогда отец за дружбу с Каем, первым рабом Фрино, притащил его в пыточные. Сначала провел краткий экскурс, потом рассказал в красках что он с ним сделает за еще один такой проступок. Но этого Алану Сентро явно было мало. Он хорошо вдолбил в ту неделю Фрино в голову, чем чревато неповиновение. О нет, тогда он еще не опустился до пыток. Тогда он заставил Фрино самого пытать рабов, доказывая ему простую истину: для знати рабы это всего лишь игрушки, дружба с которыми лишена всякого смысла.
Сейчас бы парень это выдержал. Но тогда – нет. Сбежал впервые из дома. Продержался на свободе долгих, счастливых три месяца. Его подобрала семья шахтеров, любила как родного, а он даже не сказал им, кто он такой.