Драгомощенко Аркадий
О песке и воде
Аркадий ДРАГОМОЩЕНКО
О ПЕСКЕ И ВОДЕ
Однако чернила обращают отсутствие в намерение.
Жорж Батай
Все, что я намерен здесь сказать, очевидно располагается в границах банального, т. е. в области исчерпанного в собственной мотивации предположения, предлагающего некое развременение, точнее, раз-идентификацию - единственное, что на данный момент способно, как мне кажется, привлечь внимание (во всяком случае, мое), наподобие руин per se, этой известной метафоры "плавающего означающего" паралогии.
Следует помнить, что любая идентичность является
двусмысленной постольку поскольку она неспособна
конституировать себя в точное различие в замкнутой
тотальности. Как таковая, она становится плавающим
означающим, степень опустошенности которой зависит от
расстояния, отделяющего ее от закрепленности у
определенного означаемого.
(Ernesto Laclau, Politics and the Limits of Modernity)
Таковы "песок и вода" - совершенно опустошенные лексемы. Относясь к универсалиям риторики, "образ" руин, как и прежде, необоримо увлекает в свое неослабевающее очарование. Но говоря об этом очаровании, разве не наивным будет полагать, будто сознание, преодолевая различия в их созерцании (а руины всегда рассматриваются как некое целое, как некий продукт), тем не менее совлекает в связную историю, в повествование факты, разнесенные временем или - одновременностью, восполняя пустоты, - что же тогда разделяет их? Но произносить банальности о банальном не означает ли - изгнание предмета речи из нее самой, мысли из намерения, иными словами - не означает ли это переживания подлинного смущения миром, с которого в один прекрасный миг совлекается покрывало сходств, аналогий возможных, как то известно, лишь только в различении? Из подобных нескончаемых свидетельств разочарований, принадлежащих магам, философам, поэтам, пророкам, политикам и историкам, etc. создано тело культуры, в которое мы вписываемся по мере стремления проникнуть в области предвосхищения смыслов, в сферы еще только вожделеющие значения, то есть "места", где нет вещей, но где таятся возможности их явления, и отчего место это отнюдь не убывает в явлении их, также как и не прибавляется в мире вещей.
Что касается меня, в таковом созерцании я намереваюсь (не исключено, что тщетно) в крайне замедленном процессе развоплощения, разоформления начать отношения со... скажем так, собственным исчезновением, разыгрывая эту комедию у самого себя на виду. Что и представляется мне бесспорной банальностью, наподобие повсеместно описываемой встречи со своим "я" - его идентификацией.
И все же избрание такого, отчасти невразумительного, подхода оправдано желанием по мере возможности избежать шума, притязающего на молчание, вместе с тем избегая суждений по части неадекватности высказываемого намерению (ему предшествующему) или же смыслам этим высказываемым производимым. Вероятно в этом лежит причина желания еще раз вернуться к теме наших сегодняшних собеседований.
Случайность, с какой она скользнула из мнимого ниоткуда в мое сегодня и обрела форму многообещавшей мысли; ее поразительная, незамедлительно приводящая на ум тончайшие экспликации древних китайских стратегов, податливость, с каковой она возникла и обрела реальность в неожиданном желании присутствующих превратить ее в действительный повод для рассуждения или же для признаний в любви, сразу же исполнились для меня угрожающим существованием никогда не бывших предметов из хорошо известного рассказа Борхеса.
Вместе с тем, думал я, произошла совершенно обыденная вещь: преизбыточность контекста, ставшего замкнутой тотальностью метафоры, свела значения наших слов к нулю или - точнее, я на долю мгновения как бы погрузился в вычлененное из равных ему мгновение, из которых ткется все то, что я вправе назвать моим, - даже возможность взглянуть на мгновение с иной его стороны - со стороны его смерти.
Надо сказать - таково отступление в сторону - она необыкновенно легка и пропитана мятой, подобно тысячеокой росе бесплотного зрения, в которой обретает смерть рассвета - ночь, мгновение, отслоившееся в избрании расстояния между собой и собой. Стало быть, догадываюсь я, это об избрании, о неизъяснимом жесте указания и обретения предмета, темы, вещи в не поддающемся описанию временем акте.
В самом деле, что был или есть (какое, между тем, мне дело до временных категорий, если я говорю о нашем предмете, и о чем подробней позже) для меня "песок" либо, перекрывающая его в своем непременном сияющем совпадении, "вода"? Что есть для меня вода, даже вовлеченная в этот монолог опустошенной лексемой, подобная горсти сухих семян клена, вращающихся на теплом ветру? Ощущаю ли я вкус песка при фразе "как песок на зубах" или же терпкость воды (качества ее бесконечны, как и произвольные ее описания) на беспомощном лезвии моей детской памяти, разрезающей ее на воду-мертвую и живую, - лезвии, разделяющем усердно данное мне явно не безусловно и что будет длиться столько же, сколько выше объявленная комедия моего исчезновения, вызывая счастливую гримасу воспоминания о том, как некто, мой отец, делил ее в жаркий день ножом, отрезая себе ее меньшую часть. Зной рассыпался тончайшим пеплом, звенящим, словно полуденный рой метафоры, соединяясь с каплями росы, в котором смерть мгновения обретала свою явь.
Можно добавить еще несколько строк, написанных в таком же, несколько взвинченном, литературном духе. Тем не менее, как я уже говорил, следует избрать из несуществующих в своем бесконечном сопротивлении или же податливости "воды/песка" нечто, что возвратило бы им видимость наличия и было бы при этом беструдно, конечно, при условие иного соположения, например: "воды" и "огня". Конечно, не составляет труда пройти по коридорам известных мифопоэтических клише, чтобы прийти к заключению, что песок и есть огонь, что вода есть земля, etc., что мы снова вовлечены в карусель надежных оппозиций и покрывало сходств вновь готово покрыть то, что на самом деле есть всегда другое1. Однако, даже идя тропой аллегорий, вероятно будет попытаться в условии ложной или же оплавленной, размытой оппозиции, данной нам темой, найти то, что позволило бы "разнести" воду и песок, невзирая на их единообразие в текучести, по обе стороны несуществующего средостения.
Здесь мне хотелось бы сделать шаг в сторону отношений между "постоянным" и "измененяемым". Тем паче, что и клепсидра и песочные часы одинаково - помимо своего служебного предназначения - тысячелетия напоминают нам об изменчивости и преходящести. При более внимательном рассмотрении мы сможем увидеть, что они вовсе не столь идентичны: песок, состоящий из физических фрагментов и чья текучесть обусловлена величиной доли, фрагмента (едва ли не квадратура круга или стрела, стоящая на месте!), и вода, невзирая на "множественность" в едином, действительно являющая единое во множестве. Это бегло обозначенное отличие позволяет мне сразу же перейти к тому, о чем мне и хотелось бы говорить сегодня.
Говорить об "изменениях" и "постоянном" в какой-то момент означает говорить об одном и том же или же о двух перспективах, в которых это "одно-и-то-же" вступает в игру нашего сознания, в бесчисленных актах неуследимо ткущего постоянную реальность в намерении эту реальность постичь. ____________________ 1 Вода потока и вода стоящая как бы на месте, вода разрушающая какое бы то ни было цельное отражение или же напротив являющаяся идеальным зеркалом в своей скорости и, наконец, вода, в которой отражен Универсум (Башляр) - озеро... - конца этому перечислению и разграничению нет.