Накануне Февральской революции он вернулся в Россию, в Петроград.
После Февральской революции Житков переехал из Петрограда в Одессу, к родным. В Одессе он поступил на службу — инженером в гавань.
20 августа 1919 года в Одессу вошли белые. Житкову угрожала мобилизация в белую армию. Он мог также стать жертвой белого террора. Поэтому он решил скрыться из Одессы. Он отпустил себе бороду и поступил сторожем на загородную университетскую зоологическую станцию. На новой работе он рубил дрова, прибирал лабораторию, охранял экспонаты музея. Для большей безопасности он перебрался еще дальше, устроил себе жилище на пустынном берегу, за несколько километров от Одессы. Ездил на шаланде (плоскодонной парусной лодке) рыбачить в море, кормясь в буквальном смысле слова трудом собственных рук.
«Борис Степанович, — вспоминает один из его друзей, писатель В.В. Бианки, — был старшим братом славных героев своих рассказов.
Можно с полной уверенностью сказать, что он, попав на необитаемый остров, устроился бы там не хуже любимого героя детей (да и не только детей!), самого Робинзона Крузо. Да есть и прямое доказательство этому в его биографии: во время белого террора в Одессе Борис Степанович скрывался… на пустынном берегу Черного моря».
Житков завел свое маленькое хозяйство, огород, кур.
Это было жестокое, суровое существование. Был голод и холод. Житков ходил бородатый, босой, сквозь разодранную штанину было видно голое колено. Выезжать на рыбную ловлю было опасно, так как иногда приходилось рыбачить под пулями (см. об этом в рассказе «Черная махалка»). Нужно было следить, чтоб созданное упорным трудом не было расхищено в одну ночь: за ночь уносили не только вещи, но и крыши. Вокруг бродили подозрительные соседи. Как-то ночью Житков проснулся, услышав, что его хибарку пилят. Он взял ружье, вышел и выстрелил в воздух. Кто-то побежал прочь. На месте преступления он нашел пилу. На следующий день к нему подошел живший за несколько километров сосед. «Борис Степанович, — сказал он не глядя, — а пилу-то все-таки отдай!»
В «Беспризорной кошке» Житков рассказывает:
«Я жил на берегу моря и ловил рыбу. У меня была лодка, сетки и разные удочки. Перед домом стояла будка, и на цепи — огромный пес. Мохнатый, весь в черных пятнах — Рябка. Он стерег дом. Кормил я его рыбой. Я работал с мальчиком, и кругом на три версты никого не было.
…Настала зима.
Ловить рыбу стало нельзя. А у меня было ружье. Вот я зарядил ружье и пошел по берегу. Кого-нибудь подстрелю: на берегу в норах жили дикие кролики».
«Я ходил с винтовкой, — рассказывает он в другом своем произведении («Мышкин»), — в надежде, что удастся, может быть, подстрелить лепорих — французского кролика, которые здесь по-дикому жили в норах. Безнадежное дело — пулей попасть в кролика! Он ведь не будет сидеть и ждать выстрела, как фанерная мишень в тире. Но я знал, какие голод и страх делают чудеса… А жрать хотелось каждый день с утра. И тошная дрожь пробирала каждый раз, как я выходил и ветер захлопывал за мной дверь. Я возвращался часа через три без единого выстрела и ставил винтовку в угол. Мальчишка варил ракушки, что насобирал за это время; их срывал с камней и выбрасывал на берег прибой».
Однажды Житков вышел на охоту. На плече у него сидел его кот Мышкин. И вот что случилось: «Мышкин вдруг весь вытянулся вперед у меня на плече; он балансировал на собранных лапках и вдруг выстрелил — выстрелил собою, так что я шатнулся от неожиданного толчка. Я остановился. Бурьян шатался впереди, и по нему я следил за движениями Мышкина. Теперь он стал. Бурьян мерно качало ветром. И вдруг писк, тоненький писк, не то ребенка, не то птицы. Я побежал вперед. Мышкин придавил лапой кролика, он вгрызся зубами в загривок и замер, напружинясь. Казалось, тронешь — и из него брызнет кровь… Мышкин вскочил на лапы, он сделал вид, что будто меня нет рядом; он озабоченно затрусил с кроликом в зубах. Но я успел шагнуть и наступил кролику на лапы. Мышкин заворчал, да так зло! Ничего! Я присел и руками разжал ему челюсти. Я говорил «тубо» при этом… Я быстро отхватил ножом лапку и кинул Мышкину. Он высокими прыжками ускакал в бурьян. Я спрятал кролика в карман и сел на камень. Мне хотелось скорей домой — похвастаться, что и мы с добычей. Чего твои ракушки стоят! Кролик, правда, был невелик! Но ведь сварить да две картошки — эге!