— В чем же дело там?
– Воздушная катастрофа.
Выскакивает редактор, с энтузиазмом жмет руку, благодарит:
— Превосходно, сильно, выпукло, чудеснейший рассказ! — обнимает и целует…
Художница смеется.
Я делаю ей недоумевающий жест рукой — вот, мол, поди ты!..
Подхожу.
— Вы просто скромничали.
— Ей-богу, нет — я того же мнения, что дрянь.
— Должно быть, хорошо, ведь редактор понимает!
— Ну и я понимаю!
— Так как же?
— Да так! По его понятию он хорош, по-моему — дрянь».
Бориса Степановича обступили редакторы издательства. Каждый сказал ему что-нибудь приятное о прочитанном произведении.
Он слушал эти похвалы с той особенной внимательной вежливостью, которая отличала его всегдашнюю манеру слушать собеседника. Его глаза смотрели серьезно и чуть весело: дескать, я-то знаю, что эта моя штука дрянь, и вам ее разукрасить для меня своими похвалами не удастся.
Это разномыслие с редакцией не случайно. Первый из предложенных Житковым рассказов, «Шквал», показался редакции трудным для детей и из-за тонкого психологического построения, и вследствие серьезности основной психологической темы — отношения героев к жизни, и вследствие сложной композиции. Житков попробовал тогда сделать рассказ, соответствующий пожеланиям редакции, и написал «Над водой» — произведение, основанное на сюжетной занимательности (то, что он назвал «кинематограф») и на прямых психологических мотивировках (то, что он назвал «лубок»). Однако он органически был неспособен делать дело, которое не исходило бы из глубокой его душевной потребности, из убеждения, что иначе он и не может. И чтоб написать отвечающий пожеланиям редакции рассказ, он придумал подставное лицо, вообразил себя автором-французом («и будто это француз какой-то пишет, а не я») и, придумав весь рассказ по-французски, потом написал его на русском языке. Новый рассказ был с восторгом принят редакцией, но самого Житкова он совершенно не удовлетворил, показался ему вполне ничтожным.
Дорога Житкова в детской литературе действительно определялась теми особенностями психологического построения «Шквала», которые показались редакции неуместными в детских произведениях (об особенностях творчества Житкова см. ниже, в главе «Писатель»).
В этот день в советскую детскую литературу вошел не начинающий, неопытный литератор, а крупный писатель, сразу ставший ее активной силой, определивший целую эпоху в развитии нашей детской литературы.
Вскоре о Житкове заговорили вокруг. Книги его стали любимейшими книгами советской детворы. О нем стали рассказывать легенды. Стали рассказывать легенды и о его приходе в литературу: что вот, мол, пришел в редакцию детского издательства никому не известный человек, некто Житков, перепробовавший в жизни десятки профессий: бывший и инженером, и кораблестроителем, и капитаном, и рабочим на заводах, и рыбаком, и учителем, и механиком, и циркачом, и дрессировщиком животных, и чертежником, и изобретателем, и летчиком, и шофером, и т. д. и т. д., исколесивший почти весь мир, рассказал об одном из своих приключений и так пленил всех этим рассказом, что его попросили тут же этот рассказ записать; затем эту запись напечатали, и стал Житков сразу крупным писателем. И что будто все его произведения — это такие записанные им устные рассказы, в которых он сам был в действительности главным героем.
Читатели нашей статьи теперь уже легко отличат в этих легендах правду от вымысла.
И действительно, хотя в рассказах Житкова много автобиографического материала, но далеко не все, рассказанное им от первого лица, относится непосредственно к нему. Кое-что основано на рассказах других людей (Ерохина и др.); в иных случаях, воспользовавшись каким-нибудь эпизодом из своей жизни, Житков отступал в подробностях или в развязке от реального развития событий, когда художественный вымысел давал ему возможность более глубоко подчеркнуть мысль и чувство, положенные в основу рассказа.
Что же отличает Житкова как писателя?
В первые годы Октябрьской революции в русской детской литературе произошел важный принципиальный переворот.
До революции детская литература исчерпывалась определенным кругом тем, которые и преподносились детям в назидательном тоне. Считалось, что для детей можно писать о немногих определенных вещах. Вот почему получалось, что классическими книгами, любимыми детьми, оказывались только некоторые произведения взрослой литературы, первоначально для детей и не предназначавшиеся («Робинзон Крузо», «Гулливер», «Дон Кихот» и др.).