Однако я не хотел бы вас слишком долго задерживать, вдаваясь в анализ всех осложнений, вызванных этим поступком, к тому же изложенный в другом месте, как и в то, что перекидывает мостик ко всей логике Носителя. Итак, я перехожу к следующему, поскольку только и слышно, что призывы за кем-то или за чем-то следовать.
Сразу же после конференции и публикации Носителя истины, ибо, конечно же, никогда не было сделано ни малейшей ссылки на то, что я только что прочел и что еще раз остается неминуемо «избегнутым», издатели и переводчики отмечают эту несуразицу, и емкое слово «утка» все чаще пускается в ход для определения такого положения вещей.
Франсуа Рустан игнорирует все или поступает так, как если бы игнорировал все о сути данного предмета: он спокойно пишет «рок» на обложке своей книги, нимало не заботясь, как мне кажется, ни о том факте, что вышеназванная «утка» была на пути исправления, ни о том, что Носитель истины уже обращался, действительно в своем, совершенно другом стиле, к некоторым проблемам, которые он недавно пометил в оглавлении своей работы.
При этом происходит самый забавный эпизод. Но, я уверен, тщательнейшим образом запрограммированный.
В этом году, действительно, в иллюстрированном издании одной из ваших четырех групп, помещается письмо или исследование, как будет угодно. Заказанное или заказное, оно содержит нападки на книгу Рустана, и вот его заключительное слово, которое я захватил с собой, не исключая того, что, возможно, этим вечером о нем зайдет разговор: «Мы просто остановимся на утке [подчеркиваю я, Ж Д.], чье повторение в названии и является ляпсусом [подчеркиваю я, Ж. Д.].
Кребийон и По, а затем и Лакан, по крайней мере в одной из двух цитат двустишия, в Сочинениях приводят «замысел столь зловещий», а не «рок». Конец цитаты.
Это и вправду, согласитесь, Чикаго 30-х годов или скорее салун эпохи почтовых фургонов.
Так называемый аналитик считает, что знает, не терзаясь сомнениями, что же такое утка; и то, что утка, особенно эта, всего лишь утка, и что внутри нее мирно дремлет нечто, которому не грозит стать чем-либо другим.
Случается, не стоит забывать об этом, она выскальзывает из рук хозяина, утка есть утка, и тому, кто слушается хозяина, так и надо называть — утку уткой.
Однако вот гениальная находка: то, что остается уткой в двух случаях из трех в Сочинениях, становится «ляпсусом» у Рустана, который действительно слишком быстро удовлетворился тем, что воспроизвел утку-прототип, и все, включая автора, вращается вокруг того, что не следует читать.
То, что меня, может быть, впечатлило еще больше, это еще один эффект такого неотвратимого программирования.
Кто же на самом деле автор, который прославил себя небольшим бессмертным абзацем, который я только что зачитал вам? Кому удалось провернуть такую метаморфозу с «уткой», использовав ее один раз как ляпсус, уводя из-под удара одного, а другой раз поставив в упрек другому?
Так вот, в срочном порядке сам почтальон, торопясь оправдать свое назначение, под именем Носителя истины в какой-то степени спешит действовать. В английском языке, который, начиная с новеллы По, намечает все эти пути, не имея к этому никакого отношения, почтальон по-английски это mailman.Для того, кто знаком со словом, которое я только что произнес, не послышится в нем грубый мужлан[103], следуя навязчивой тавтологии, ни в смешении всех языков как человек, который все путает или курьер, который лжет, на французский манер, но как почтальон: mailman является общеупотребимым словом для почтальона, это составное слово, делимое значимое, как air mail,когда дело касается срочной депеши, или как mail box,ящик для писем, в котором зачастую доказательства задерживаются в ожидании доставки. Лишний повод задуматься о том, что, вопреки заключению Семинара об украденном письме, письма всегда могут не дойти по назначению, и что курьер на всех языках не всегда говорит правду, даже самый надежный.