Но каковы бы ни были пути к бессмертию, образ бессмертия в поэтической мифологии М-го неизменен: нет для него воскресения без воплощения, без плоти, — бессмертие не может быть потусторонним, оно нерасторжимо с землей. “Я для сердца, а где у бестелых сердца?! *** Уставился наземь *** Бестелое стадо, ну и тоску ж оно гонит!” (Человек). “Здесь на земле хотим — не выше жить и не ниже — всех этих елей домов лошадей и трав” (Мистерия-буфф). “Я во всю — всей сердечной мерою — в жизнь сию — сей мир — верил, верую” (Про это). Вечно-земное — мечта М-го. Эта земляная тема круто противопоставлена всяческой надмирной бесплотной абстракции, она дана в поэзии М-го и Хлебникова в сгущенном физиологическом воплощении (даже не тело, а мясо); ее предельное выражение — задушевный культ зверья и его животной мудрости.
“Встают из могильных курганов, мясом обрастают схороненные кости” (Война и мир) — это не только художественная реализация прибакулочной схемы. Будущее, воскрешающее людей настоящего — это не только поэтический прием, не только мотивировка причудливого сплетения двух повествовательных планов. — Это сокровеннейший миф Маяковского.
С неуклонной любовью к чудотворному будущему М. соединяет неприязнь к ребенку, что на первый взгляд с этим фанатическим будетлянством едва ли совместимо. Но в действительности — навязчивый мотив отцененавистничества, “родительский комплекс” уживается у Достоевского с почитанием предков, с благоговением перед традицией, и точно так же в духовном мире М-го с отвлеченною верой в грядущее преображение мира закономерно сопряжена ненависть к дурной бесконечности конкретного завтрашнего дня, продолжающего сегодняшнее (“календарь, как календарь!”), неугасимая вражда к той “любвишке наседок”, которая снова и снова воспроизводит нынешний быт. М. мог абстрактно учесть творческое призвание “малышей коллектива” в неоконченном споре со старым, но его же передергивало, когда в комнату вбегал всамделишный малыш. В конкретном ребенке М. не узнает своего же мифа о будущем. Это для него лишь новый отпрыск многоликого врага. Именно поэтому маниловские Аристид и Фемистоклюс нашли себе достойное продолжение в детообразных гротесках замечательного киносценария М-го “Как поживаете”[4]. А его юношеское стихотворение “Несколько слов обо мне самом” начинается строкой “Я люблю смотреть, как умирают дети”. Здесь детоубийство возведено в космическую тему: “Солнце! Отец мой! Сжалься хоть ты и не мучай! Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою дольней”. В том же солнечном окружении, извечным и одновременно личным мотивом снова проходит “детский комплекс” в Войне и мире:
Связь тем детоубийства и самоубийства несомненна, это разные способы лишить преемства настоящее, “прервать одряхлевшее время”.
С верой в преодолимость времени, в победу над его непрерывным шажком связано учение М-го о поэте. Поззия не механическая надстройка над готовым зданием бытия (неслучаен тесный стык М. с литературоведами-формалистами), подлинный поэт “не на подножном корму у быта, не с мордой, упершейся вниз”; “слабосильные топчутся на месте и ждут, пока событие пройдет, чтоб его отразить, мощные забегают настолько же вперед, чтоб тащить понятое время”. Поэт, обгоняющий и подгоняющий время — постоянный образ у М-го. Не таков ли и подлинный образ самого М-го? Хлебников и М., четко предсказывающие революцию (до датировки включительно) — частность, но немаловажная. Кажется, никогда судьба писателя не была с такой безжалостной откровенностью обнажена в его словах, как в наши дни. Он жаждет жизнь узнать заране и узнает ее в своем романе. Теургу Блоку и марксисту М-му одинаково самоочевидно, что стихи продиктованы поэту первичной силой, объяснить которую невозможно, “Откуда приходит этот основной гул-ритм — неизвестно”. Неведомо даже, где он существует: “вне меня или только во мне, скорей всего во мне”. Поэт осязает принудительность собственного стиха, современники — неслучайность жизненного пути поэта. Неужели сегодня у кого-нибудь нет ощущения, что книги поэта — сценарий, по которому он разыгрывает фильм своей жизни? Наряду с главным действующим лицом заданы собственно и прочие роли, но исполнители для них вербуются непосредственно в ходе действия, по мере требований интриги, которая предопределена до подробностей развязки включительно.
4
Сын лезет с собачкой. “А у меня собачка длисилованная: она моцит, ни когда она хоцит, а когда я захоцу”. Мать в восторге. “Мой Тото, не правда ли прелесть, не по летам развитой мальчик?”.