РГ. Когда же диктатура пролетариата была отменена окончательно? В брежневской конституции 1978 года о ней уже ни слова.
Бурлацкий. Но в той конституции ни слова не было сказано и об общенародном государстве. Зато появилась статья о руководящей роли партии, которая впоследствии стала предметом острой борьбы на Первом съезде народных депутатов. Даже сталинская Конституция 1936 года такого положения не содержала! Советская политическая система, таким образом, окончательно отмежевалась от парламентаризма и президентства по образцу западных обществ.
РГ. Для вас это стало новостью?
Бурлацкий. Да нет. Курс на восстановление сталинизма определился в самом начале брежневского правления. В 65-м, после свержения Хрущёва, мне поручили руководить подготовкой первого значительного доклада, с которым в честь 20-летия Победы в Великой Отечественной войне собирался выступить новый руководитель страны. Вскоре выяснилось, что еще одна группа, под руководством Шелепина — главного организатора заговора против Хрущёва, готовит для нового Генсека параллельный доклад. Я знал, что он параллельного доклада не заказывал, значит, те, кто привел Брежнева к власти, спешили подчинить его своему идеологическому влиянию. И вот оба доклада готовы. Леонид Ильич попросил меня оценить «диссертацию» Шелепина, как он выразился. Было от чего прийти в ужас: я насчитал семнадцать пунктов отката к сталинизму! Никакого мирного сосуществования с капитализмом. Восстановление классовой борьбы на мировой арене. Диктатура пролетариата и т. д. Перечисляя эти пункты Брежневу, я вдруг увидел, что лицо его вытянулось, челюсть отвисла. В конце концов он остановил меня: «Знаешь, Федор, я не по этой части, я больше силен в организации и в психологии». Уже тогда мне открылось, какая судьба ждет нашу страну. Все 18-летнее правление Брежнева прошло под знаком реставрации сталинизма, которой руководили идеологи — Шелепин, Суслов. С реформаторами хрущёвского призыва не церемонились: «Гнать их из ЦК!» Пришлось уйти.
Так что, если подытожить, первый, еще очень робкий шаг по направлению к президентско-парламентской республике мы сделали в начале 60-х годов, второй шаг удалось сделать только через четверть века, в 1988 году.
РГ. А во второй раз что послужило толчком?
Бурлацкий. Со слов Александра Николаевича Яковлева, мне известно, что содержание моей статьи «О советском парламентаризме», напечатанной в «Литературной газете», он доложил Горбачеву. В ней я снова ставил вопрос о необходимости всенародно избирать президента нашего государства, заодно укрепив и другие институты власти. Михаил Сергеевич заколебался и ответил, что народ может его не понять, мол, слишком много власти в одних руках — и Генеральный секретарь партии, и президент страны. Ему и в голову не пришло, что президентом может быть кто-то другой и что, в отличие от Генсека, президент — должность сменяемая.
Итак, руководитель СССР отбросил президентскую модель для союзного государства, а вот Председатель Верховного Совета России Борис Николаевич Ельцин ее подхватил, хотя с чьей подачи — не знаю. И выдвинул свою кандидатуру на всенародные выборы, на которых легко победил альтернативных кандидатов. Лишь после этого Михаил Сергеевич спохватился. Получилось, что Ельцина избрал весь народ России, а Михаила Сергеевича — только депутаты союзного парламента. Степень их легитимности оказалась совершенно разной. Это была одна из самых крупных ошибок Горбачева, которая дорого стоила ему, но еще дороже — стране. Возникли два центра власти, и с самого начала было ясно, что один из них обречен.
РГ. Неужели только потому, что легитимность двух президентских институтов оказалась различной?
Бурлацкий. Не только поэтому. Создание Верховного Совета РФ тоже, по-моему, было весьма спорным актом, так как он сразу повел себя как параллельный орган власти.
РГ. Но ведь до этого существовал Верховный Совет РСФСР. Почему же появление его правопреемника было ошибкой?