Рассмотренный нами пример теплоты, расширения и молекулярного движения мы взяли потому, что, строго ограничиваясь тремя явлениями, он чрезвычайно прост и потому удобен для объяснения различия между знанием и пониманием. Но ясно, что природа и признаки знания и понимания остаются постоянно те же, как бы ни изменялось то, что составляет предмет их.
V. Так как по отношению к человеку знание и понимание различаются главным образом степенью его участия в их произведении, то мы и сделаем различие в том, что образует их. При образовании первого сознание только отражает в себе текущие явления и удерживает в себе эти отражения; при образовании понимания оно является деятельным началом. Поэтому пассивно узнающее в человеке мы назовем умом (говорить и поступать умно, значит поступать и говорить сообразно с вещами, как они являются человеку), а деятельно понимающее в нем – разумом (что стремится уразуметь, понять являющееся чувствам через обнаружение скрытого от них).
Ум по преимуществу раскрывается в практической деятельности человека – в способности умело вести дела личные и в умении устраивать дела общественные. На ранних ступенях человеческого развития он встречается так же нередко и в такой же силе, как и в более зрелых периодах исторического развития. Его ясность обнаруживается в способности не ошибаться, его сила обнаруживается в способности приводить в движение и направлять сложное и массовое. Разум раскрывается в теоретической деятельности человека и отражается в жизни только в те редкие моменты, когда сама жизнь пытается стать его отражением. Его ясность обнаруживается в правильности и простоте понимания, его сила обнаруживается во всеобъемлемости этого понимания. Ум представляет собою что-то несамостоятельное, как бы приданное к другим способностям человека; и подобно этим последним он употребляется им, как орудие, для достижения различных целей. Он не имеет своих задач, и поэтому бездействует и ослабевает всегда, когда утихает внешняя деятельность, помогать которой есть его назначение; деятельное состояние его можно назвать состоянием «узнавания» и «обдумывания». Разум представляет собою нечто замкнутое в себе и глубоко самостоятельное; не человек обладает им, но он живет в человеке, покоряя себе его волю и желания, но не покоряясь им. В самом себе носит он свою цель и скорее заставляет человека забывать о всех нуждах и потребностях своих, нежели служит им. Внешняя деятельность болезненно подавляет его, и только в полном самоуединении и покое раскрывается он во всей силе и полноте своей. Что разум не есть только высшая ступень в развитии ума, это видно из того, что они редко встречаются вместе и что с пробуждением и усилием одного из них глохнет и замирает другой.
VI. Науку образуют не знания, но понимание; из знаний же имеют к ней отношение только те, которые имеют целью образовать понимание и ведут к нему.
Рассмотрим необходимость и правильность этого ограничения области науки областью понимания.
Есть два условия, лежащие в самой природе знаний, которые побуждают к этому: 1) невозможность ввести в науку все знания без различия, 2) невозможность провести различие между отдельными знаниями; вследствие чего, допустив в содержание науки некоторые знания, необходимо было бы допустить и все остальные, что противоречит первому условию.
Все знания невозможно ввести в науку, во-1-х, потому, что в таком случае всякий человек без особенного труда мог бы расширять содержание науки, – стоило бы лишь о чем-нибудь узнать что-нибудь достоверное. Ясно, что при этом условии невозможно было бы ни придать науке какую-либо правильность, ни сообщить ее развитию какую-либо последовательность. Ее форма, содержание, задачи представляли бы собою нечто неуловимо изменчивое, подвижное и лишенное всякой определенности. Bo-2-x, потому, что в таком случае необходимо было бы признать наукою те массы знаний, которыми обладали и обладают народы, о которых справедливо привыкли думать, что они не создали науки. Напр., дикие народы имеют много знаний, верных и точных, но что сталось бы с наукой, если бы в содержание ее ввести все эти знания? Китайцы также имеют много знаний, интересных, удивительных и истинных, но совокупность их знаний мы не решимся назвать наукой, потому что у этого народа никогда не замечалось стремления к чистому пониманию и свои знания он приобретал не для того, чтобы достигнуть его. Греки многое знали до Фалеса, но только с Фалеса начинается у них наука; потому что хотя он и не приобрел никакого важного знания с точным значением, однако в нем в первом пробудилось стремление к пониманию, т. е. к объяснению того, что знал ранее и он, и другие. Римляне, столь положительные и точные в жизни и в знаниях, также не создали науки. Наконец, – и это особенно замечательно – из новых народов признаются образовавшими у себя науку только романо-германцы, живущие в пределах Европы, – хотя не только знания, но и Академии, Университеты и ученая литература существуют и у других народов, живущих как в Европе, так и за ее пределами. Где источник этого убеждения, никем не оспариваемого? Не значит ли это, что наука с одной стороны, а знания и даже ученость – с другой не тожественны? И причина их различия не лежит ли в различном отношении к ним человека, в различии самых побуждений, которыми руководится он, в одном случае создавая науку, а в другом – только ученость и знания? То видимое целое – литература и учреждения, – что мы называем наукою греков и европейцев, не есть ли только видимое проявление, бессознательно созданное и никогда не служившее само себе целью, невидимой жизни духа, стремящегося к пониманию и движимого пытливостью? а то разрозненное и нестройное, что мы называем произведением учености и знания у других народов, не есть ли только искусственное создание этих внешних форм, с надеждой, мы думаем напрасной, что в них зародится со временем тот дух, который должен был бы вызвать их?