Читать раннего Розанова, к чему он сам, поздний, и другие в 20-ом веке нас подготовили, и можно и пора. В конце VI гл. мы спотыкаемся о классификацию «результатов генезиса в Космосе», странно похожую на ту древнекитайскую классификацию животных, над которой смеялся Мишель Фуко в начале «Слов и вещей»: элементы или «тела», как предлагает называть элементы Розанов, царство минералов, царство организмов, разум, чувство, воля, нравственные и религиозные учения, искусство, государство «и прочее другое». Ключ к этой классификации – результат, происшедшее, установившееся (255). Перечисление призвано показать одинаковый бытийный статус «установившегося» во всем диапазоне от «тел» (элементарных частиц) до общественных институтов. Какие-то формы в космосе удались, осели, состоялись, другие нет. Состоявшиеся, наверное, могли быть и другими, но вот они не другие, а какие есть, и этого уже не изменишь Удача атомного строения как попадание в качестве удачи («установившегося») не другая по сути, чем удача архитектора. Там и тут собственная убедительность состоявшегося вдруг прорезывает туман хаоса. Этим вторжением настоящего учреждается время естественной и человеческой истории. Своей «классификацией» Розанов приглашает строить науку на внимании к настоящему. Привязкой к состоявшемуся и только к нему предполагается отказ от голых мыслительных нагромождений.
Да что же это, скажут, за исследование такое, что за понимание, если в него еще надо вчитываться, исследовать его и понимать? Кто-то опять в раздражении отодвинет книгу. Мысль в ней прорастает негромко и загадочно, как трава. Она учит терпению и мудрости земли. Раньше философия нам казалась, возможно, чем-то более удобным. Мы, возможно, привыкли к тому, как ее преподают в университетах. Есть, конечно разные ее школы. Но любая школа пойдет нам не в прок, если мы пройдем мимо этой нашей.
О Понимании
Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания
Предисловие
Едва ли может подлежать сомнению, что если наши успехи в науке незначительны, то наше понимание ее природы, границ и целей ничтожно. Трудясь в отдельных областях знания, мы никогда не имели ни случая, ни необходимости задуматься над ним, как целым. Не мы устанавливали вопросы, на которые отвечали приобретаемые нами знания, и не мы находили им место в ряду других, ранее установленных знаний. В построении великого здания человеческой мысли мы были делателями, но мы не были зодчими.
Такое положение трудящихся, от которых остается скрытым и то, что именно возводится ими, и то, зачем оно возводится и где предел возводимого – не может быть удобно. Не говоря уже о невольных ошибках, к которым ведет это положение, оно неприятно и потому, что всякий труд, цель и окончание которого не видны, утомителен.
Но и ошибки, невольные при этом условии, немаловажны. Может случиться, что строящие уклонятся от плана, которого они не видят, и вместо необходимого возведут ненужное, что придется или оставить недостроивши, или, еще хуже, совсем уничтожить. Может случиться также, что строители, у которых скрыт план, сами не согласны между собою относительно его, и в то время, как одни заботятся о высоте и красоте здания, другие находят такую постройку непрочною и неудобною. В этом случае доверчивые труженики могут трудиться над взаимно противоположным.
Нечто подобное, как кажется, и действительно случилось. То, что в умственной области создается человеком, с давнего времени носит два названия – науки и философии. Уже эта двойственность имени является странною аномалиею, возбуждающею сомнения: если разум один и истина одна, то каким образом могли произойти различные названия для того, что является результатом деятельности первого и совокупностью вторых. Но за различием имен скрывается и различие действительности: тот глубокий антагонизм, которым проникнуты все отношения науки и философии, показывает, что и в самом деле есть две независимые области, куда разум несет свои приобретения, и что, следовательно, единства познания не существует.
Мы не будем вдаваться в обсуждение доводов, которыми каждая область защищает свое право на исключительное господство в умственном мире. Там, где все сомнительно, трудно высказать что-либо несомненное. Отметим только, что доводы одной стороны не кажутся убедительными для другой, и вместо того, чтобы согласившись идти к одним целям одним путем, наука и философия продолжают развиваться каждая самостоятельно, взаимно отрицая друг друга.