34. Если я буду придерживаться этого принципа, то мне нечего бояться, что я не смогу согласовать с ним поступки наших Торкватов, которых ты только что привел в пример, проявив в этом как прекрасное знание истории, так и дружеское и доброжелательное отношение к нам; но тем не менее своими хвалами моим предкам ты не подкупил меня и не заставил возражать тебе с меньшей решительностью. Ведь как ты, скажи на милость, толкуешь их поступки? Ты же утверждаешь, что они или нападали на вооруженного врага, или проявляли страшную жестокость к своим детям, к своей родной крови, нимало не помышляя ни о пользе, ни о собственных интересах; ведь так? Но даже дикие звери не кидаются и не волнуются так, чтобы мы не смогли понять, что означают их движения и прыжки, ты же полагаешь, что столь выдающиеся мужи совершали столь важные и серьезные деяния, не имея на то причины!
35. Какова была эта причина, мы увидим позже, а сейчас я скажу только: если они по какой-то причине совершили то, что, без сомнения является прекрасным деянием, то сама по себе добродетель не была для них этой причиной.
—Он сорвал с врага ожерелье. — Но и спас себя от гибели. — Он подвергался великой опасности. — Но ведь на глазах войск — Так чего же он достиг этим? — Славы и любви, что и составляет надежнейшую опору для жизни, свободной от страха. — Он казнил сына. — Если бы он сделал это без всякой причины, я не хотел бы быть его потомком, происходить от человека, столь чудовищного и жестокого; если же собственным страданием он утвердил воинскую дисциплину и авторитет приказа, страхом перед казнью удержав в повиновении войско во время тяжелейшей войны, то тем самым он проявил заботу о благе граждан, которое, как он понимал, включает и его собственное.
36. И это объяснение годится для множества случаев. Ведь то, о чем вы больше всего любите рассуждать, особенно ты, старательно вспоминая древность, перечисляя славных и великих мужей и восхваляя их деяния, совершенные не ради какой-то выгоды, а лишь ради самой чести и долга, все это полностью рушится утверждением того принципа выбора, о котором я только что говорил, в силу коего наслаждение отвергается ради достижения бо́льших наслаждений, а страдания принимаются, чтобы избежать бо́льших страданий.
XI. 37. Но о блестящих и преславных деяниях знаменитых мужей сказано здесь достаточно, и у нас еще будет место специально поговорить о движении всех добродетелей к наслаждению. Сейчас же я объясню, что́ есть самое наслаждение[99], чтобы снять все заблуждения невежд и чтобы стало понятно, сколь серьезно, сколь строго, сколь сурово само учение, почитающееся [проповедью] наслаждения, утонченности и изнеженности. Мы имеем в виду не только наслаждение, которое приводит в движение самою нашу природу и вызывает в наших чувствах некое приятное ощущение, но высшим наслаждением мы полагаем то, которое воспринимается при освобождении от всякого страдания[100]. Ведь поскольку, освобождаясь от страдания, мы радуемся самому этому освобождению и отсутствию любого тягостного ощущения, а все то, чему мы радуемся, есть наслаждение, равно как и все, что причиняет нам неприятности, есть страдание, то всякое снятие страдания справедливо называется наслаждением[101]. Когда пища и питье прогоняют голод и жажду, уже само это освобождение от неприятного состояния порождает, как следствие, наслаждение. Так и в любом деле, снятие страдания приводит ему на смену наслаждение.
38. Поэтому Эпикур полагает, что не существует какой-либо середины между страданиями и удовольствием[102], а то, что кому-то представляется этой серединой, а именно: свобода от всякого страдания, является не просто наслаждением, но — высшим наслаждением. Ведь всякий, кто ощущает, что с ним происходит (quemadmodum sit affectus), необходимо испытывает либо наслаждение, либо страдание[103]. Высшее же наслаждение, по Эпикуру, достигается освобождением от всякого страдания, так что после этого наслаждение может разнообразиться и видоизменяться, но не может расти или увеличиваться[104].
99
[1] Согласно распространенному мнению, Торкват излагает в этой главе учение Эпикура о статическом (или катастематическом, т. е. относящемся к состоянию организма, см. Эпикур «О выборе» у Диогена Лаэрция X 136) и кинетическом наслаждении (см. также II 6—20; 31—32). Полагаясь на свидетельство Цицерона, большинство исследователей считают это учение одним из основных постулатов эпикурейской этики. Нашу точку зрения на проблему кинетического и статического наслаждения см. в приложении к комментариям.
100
[2] Эта фраза основана на высказывании Эпикура из «Письма Менекею», 131: «Когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение [ср. ut tollatur error omnis imperitorum в предыдущей фразе Цицерона. —
Усмотрев в этой фразе разделение наслаждений на кинетические и статические, Цицерон использует для характеристики кинетических наслаждений эпикурейское определение наслаждения как «приятного движения», которое, однако, применялось эпикурейцами по отношению вообще к любому наслаждению (подробнее см. приложение к комментариям).
Ближайшей параллелью к рассматриваемому месту является фраза из сочинения Августина «О граде Божием» XIX 1, в которой Августин, следуя Варрону, объясняет эпикурейское понятие наслаждения как соединение двух понятий — «наслаждения, которое приятно возбуждает телесное чувство», и «покоя, в том смысле, чтобы кто-нибудь не испытывал никакого неприятного телесного ощущения».
101
[3] О двух аспектах эпикурейского понятия наслаждения — физическом, заключающемся в восстановлении естественного состояния организма, и эмоциональном, выражающемся в радости, см. в приложении к комментариям.
102
[4] Ср. Плутарх «Против Колота» 27, 1123a: «Разве вы [эпикурейцы] не утверждаете вопреки ощущениям всех людей, что между болью и наслаждением нет ничего среднего, говоря, что не испытывать боли значит наслаждаться или, другими словами, не претерпевать значит претерпевать».
Положение Эпикура об отсутствии среднего состояния между наслаждением и страданием вытекает из описания наслаждения как удовлетворения желаний. Человек регулярно испытывает определенные естественные желания, такие как голод и жажда, и эти желания могут быть либо удовлетворены, либо нет, т. е. мы можем быть либо голодны, либо сыты — таким образом, мы либо наслаждаемся, либо страдаем, и никакого промежуточного состояния не существует.
103
[5] Для Эпикура наслаждение и страдание — это, с одной стороны, «претерпевания» (affectus, греч. πάθη), т. е. состояния, вызванные определенным воздействием, и с другой — чувства (sensus, αἰσθήσεις). Ср. высказывание Эпикура в передаче Стобея III 501 Hense: «Мы нуждаемся в наслаждении тогда, когда страдаем от его отсутствия. Если же этого мы не
104
[6] Эпикур «Главные мысли» XVIII: «Наслаждение плоти не увеличивается, а лишь разнообразится, если устранить боль от нужды». Там же, III: «Предел величины наслаждений есть устранение всякой боли». Ср. также Плутарх «Невозможно жить приятно…» 1088c. По мнению Эпикура, величина наслаждения определяется «устранением боли от нужды», т. е. удовлетворенностью. Эта удовлетворенность абсолютна, она не может быть больше или меньше, поэтому наслаждение будет одинаковым независимо от того, каким способом оно достигнуто — изысканные способы удовлетворения желаний лишь разнообразят наслаждение, но не увеличивают его. Например, едим ли мы хлеб или изысканные блюда, мы получим и в том, и в другом случае совершенно одинаковое наслаждение, если мы таким образом утолим голод; роскошь будет только разнообразить, но не увеличивать наслаждение: «Самая простая снедь доставляет не меньше наслаждения, чем роскошный стол, если она устраняет боль от нужды. Даже хлеб и вода доставляют величайшее наслаждение, если дать их тому, кто голоден» (Эпикур «Письмо Менекею» 130—131). Другой аналогичный пример приводит Лукреций: по его словам, отдыхая на простой подстилке, мы получим не меньшее наслаждение, чем если бы мы лежали на шикарном ложе, поскольку в обоих случаях мы одинаково сумеем избавиться от усталости (II 34—36). Эпикур никак не связывает эту идею с противопоставлением статического и кинетического наслаждений, которое находит здесь Цицерон (ср. II 10).