XVII. 46. Но я совершенно не согласен со следующим: доказав, как вам кажется, что только достойное является благом, вы опять говорите о необходимости на первое место ставить присущие природе и согласные с ней начала, отбор которых может порождать добродетель. Добродетель не должна быть связана с отбором, чтобы то, что является предельным благом, приобретало бы себе еще что-то. Ибо все, что является приемлемым (sumenda), избираемым (legenda), желанным (optanda)[648], должно заключаться в высшем благе, так что тот, кто достигает его, уже не нуждается больше ни в чем. Разве ты не видишь, как тем, кто полагает высшее благо в наслаждении, совершенно ясно, что́ им следует и чего не следует делать? Как никто из них не сомневается, в чем смысл его обязанностей, чему до́лжно следовать и чего избегать? Если будет высшим благом то, что я сейчас отстаиваю, то сразу же становится ясным, какие обязанности и какие действия вытекают из этого. Вы же, для которых не существует ничего, кроме правильного (rectum) и достойного (honestum), не можете найти, где рождается принцип, составляющий основу долга, и то, что определяет наши действия.
47. В этих поисках вы все, и те, кто станет утверждать, что следует тому, что приходит ему на ум или — что “случается”[649], да и вы сами возвратитесь к природе. Природа могла бы вам по праву ответить, что неверно искать предел счастливой жизни (finem beate vivendi) где-то еще, от нее же — требовать принципы жизненного поведения, ибо существует единый принцип (ratio), на котором зиждутся и начала (principia) жизненного поведения, и предельное благо. И подобно тому, как было отвергнуто положение Аристона о том, что не существует никакого различия между вещами, кроме [различия] между добродетелями и пороками, так и Зенон заблуждается, говоря, что ни в чем, кроме добродетели и порока, нет совершенно ничего, что способствовало бы достижению высшего блага, и при этом утверждая, что хотя все остальное не имеет никакого значения для [достижения] счастливой жизни, однако же имеет значение для “побуждения” (как будто бы это побуждение не имеет отношения к достижению высшего блага!)[650].
48. И что может быть менее логичным, чем заявлять, как они это делают, что, познав высшее благо, они возвращаются к природе, чтобы в ней искать принцип деятельности, то есть долга?[651] Ведь не разумность (ratio) действия или долга[652] толкает к вещам, согласным с природой, но именно эти последние порождают и побуждения, и действия.
XVIII. Ну а теперь я перехожу к тем знаменитым твоим кратким [формулам], называемым тобою умозаключениями (consectaria)[653], и прежде всего к той, короче которой и быть не может: “Всякое благо достохвально, а все достохвальное — достойно, следовательно, всякое благо достойно”[654]. Но ведь кинжал-то оловянный! Кто же согласится с тобой в этой первой посылке? Ведь если ее принять, то нет надобности во второй, ибо если всякое благо достохвально, то оно и достойно.
49. Кто согласится с тобою в этом, кроме Пиррона, Аристона и им подобных, которых ты не принимаешь? Аристотель, Ксенократ и все их последователи не примут этого, потому что они называют здоровье, силы, богатство, славу и многое другое благами, но не называют их достохвальными?[655]. И хотя они не считают, что высшее благо определяется одной только добродетелью, они все же ставят добродетель выше всего остального. А как ты думаешь, что станут делать те, кто вообще не связывает добродетель с высшим благом: Эпикур, Иероним, да и те, кто придерживается Карнеадова [понимания] высшего блага?
50. И как могут согласиться с тобой в этом Каллифонт или Диодор, которые с достойным соединяют нечто иное, относящееся к иному роду?[656] Следовательно, Катон, ты готов, приняв вещи, с которыми другие не согласны, создать из них то, что тебе хочется? Но ведь это же сорит[657], хуже которого, по вашему же мнению, нет ничего: “То, что есть благо, — желанно, то, что желанно, — привлекательно, то, что привлекательно, — достохвально” и так далее. Но я останавливаюсь на этом[658]. Ведь никто таким же образом не согласится с тобой, что “то, что привлекательно, то достохвально”.
648
[1] Стоит заметить, что Цицерон ставит в один ряд, с одной стороны, понятия «приемлемое» (sumendum) и «избираемое» (legendum), которые, с точки зрения стоиков, характеризуют только естественные вещи, и, с другой стороны, понятие «желанное» (optandum), которое должно характеризовать благо, т. е. добродетель (ср. § 50; ср. также Сенека «Письма» 67, 3 сл.). О принципиальном неразличении «приемлемого» и «желанного» Антиохом Аскалонским см. примеч. 1 к гл. VIII [прим. 47].
649
[2] Т. е. Аристон — см. § 43. Утверждение, что Аристон в поисках оснований для поступков обращается к природе, ошибочно: Аристон в отличие от ортодоксальных стоиков отвергал природные основания и вместо этого исходил из обстоятельств, или «того, что встречается» (см. примеч. 2 к гл. XVI [прим. 78]). Кстати, немногим раньше об этом говорил сам же Цицерон, обвиняя Аристона в том, что он «совершенно отошел от природы» (§ 43).
650
[3] Цицерон видит противоречие в том, что стоики признают за естественными вещами способность вызывать стремление, или побуждение (appetitio; греч. ὁρμή), и при этом не включают их в высшее благо. Такая оценка стоических взглядов обусловлена представлением самого Цицерона о тождественности блага и объектов побуждения — см. примеч. 2 к гл. XIII [прим. 65].
651
[4] Цицерон обвиняет стоиков в том, что они разделяют два понятия — высшее благо (относя к нему только добродетель) и основание для поступков (полагая его в природной ценности тех или иных вещей). С точки зрения самого Цицерона, именно высшее благо и должно служить основанием для поступков — следовательно, если это основание предоставляет природа, то природа же должна рассматриваться как высшее благо.
652
[5] Лат. actionis aut officii ratio; этим выражением описывается стоическое высшее благо, т. е. добродетель — ср. определение высшего блага Диогеном Вавилонским: «быть благоразумным (εὐλογιστεῖν) при выборе или отвержении естественных вещей» (SVF III Diog. Bab. 44; 46).
657
[5] Сорит — «парадокс кучи» (греч. σωρίτης производное от σωρός — «куча»), название одного из парадоксов, приписываемых философу мегарской школы Эвбулиду из Милета: «если одно зерно не составит кучи, то и два не составят кучи; если два зерна не составят кучи, то и три и т. д., следовательно, кучи не будет никогда». Об интересе стоиков к разрешению этого парадокса см. Диоген Лаэрций VII 44 и 82; Хрисипп «Логические вопросы» III 9, 7—12 (= SVF II 298); Секст Эмпирик «Против ученых» VII 416; Цицерон «Академические исследования» II 93. Разумеется, разбираемое здесь стоическое доказательство тезиса «только прекрасное есть благо» не является соритом, поскольку не содержит обязательного для сорита перехода от меньшего к большему.
658
[6] Цицерон прибегает к одному из стоических способов разрешения сорита — при переходе от меньшего к большему стоики рекомендовали вовремя «остановиться и замолчать» (см. Секст Эмпирик «Против ученых» VII 416; Цицерон «Академические исследования» II 93).