V. 12. Поскольку от них осталось два рода сочинений о высшем благе: одни, написанные популярно, которые они называли экзотерическими (ἐξωτερικόν), другие — более утонченно (limatius), и которые они сохранили в форме заметок (commentarii)[709], то они, по-видимому, не всегда говорят о нем одно и то же, однако в самом главном у них нет никаких различий или несогласий, по крайней мере между теми, кого я назвал. Но когда речь идет о достижении счастливой жизни, а именно этим должна заниматься и к этому стремиться философия, то в этом главном вопросе — целиком ли счастье находится во власти мудреца или может быть нарушено и даже отнято неблагоприятными обстоятельствами, между ними иногда возникают некоторые расхождения, а порой и колебания. Особенно это заметно в книге Феофраста “О счастливой жизни”[710], где слишком большое значение придается Фортуне. Если бы это было так, то мудрость не могла бы нам дать счастливой жизни. Такой взгляд представляется мне, если можно так выразиться, слишком изнеженным и мягким (delicatior et mollior) в сравнении с тем, чего требует сила и значительность добродетели. А поэтому будем придерживаться Аристотеля[711] и сына его Никомаха, чье обстоятельное сочинение об этике приписывают Аристотелю, но я не вижу, почему бы сын не мог быть подобным отцу[712]. Однако по многим вопросам мы будем обращаться к Феофрасту, с той лишь оговоркой, что нужно больше силы и твердости, чем проявлял он в том, что касается добродетели.
13. А поэтому удовлетворимся названными авторами, ибо их последователи, хотя и превосходили философов других школ, по крайней мере по моему мнению, все же выродились до такой степени, что представляются рожденными от самих себя[713]. Прежде всего, ученик Феофраста Стратон пожелал посвятить себя физике; и хотя он достиг здесь многого, однако в области этики написал очень мало и в большинстве случаев не следовал своему учителю[714]. В свою очередь его ученик, Ликон, выделялся богатым языком, но много беднее по содержанию[715]. За ним следует Аристон, писатель изящный и изысканный, но в котором не было той значительности, которой ждут от большого философа; он, правда, оставил великое множество прекрасно отделанных сочинений, но все они почему-то не имеют достаточного веса[716].
14. Я не упоминаю о многих авторах, и среди них — об Иерониме, весьма ученом и приятном человеке, которого, неизвестно почему, называют перипатетиком; ведь высшее благо он видел в отсутствии страдания, а несогласие в понимании высшего блага означает и несогласие целиком во всей системе философских воззрений[717]. Критолай пожелал подражать древним и, надо сказать, очень близок им своей значительностью (gravitas), и речь его весьма богата. Однако и он не остался верным заветам отцов[718]. Его ученик Диодор объединяет нравственное начало с отсутствием страдания[719]; он тоже остается самостоятельным в определении высшего блага и не может с достаточным основанием быть назван перипатетиком. Как мне кажется, наиболее точно следует мысли древних наш Антиох, утверждая, что она была общей для Аристотеля и Полемона.
VI. 15. Итак, наш Луций поступает мудро, желая прежде всего услышать о высшем благе. Ведь если мы установили, что́ является высшим благом, тем самым мы решили в философии все. Потому что если в любом другом вопросе что-то упущено или осталось невыясненным, это наносит точно такой ущерб, каково значение каждого из этих вопросов, в которых что-то может ускользнуть от внимания; если же игнорируется высшее благо, тем самым неизбежно не говорится о том, как достигнуть счастливой жизни, а это ведет к таким заблуждениям, что люди уже не могут знать, в какой гавани искать спасения. С познанием же пределов вещей (fines rerum), когда мы понимаем, что́ является предельным благом и предельным злом, мы находим [истинный] жизненный путь и определяем все [свои] обязанности (conformatio omnium officiorum).
709
[1] Мы встречаемся здесь с одним из наиболее ранних сообщений о существовании у Аристотеля двух родов произведений — «экзотерических» сочинений, т. е. предназначенных для людей, непосвященных в философию, и «заметок», имевших хождение внутри философской школы (ср. также «Письмо к Аттику» IV 16, 2, где под «экзотерическими» сочинениями Цицерон подразумевает не дошедшие до нас диалоги Аристотеля). Начиная с эпохи Цицерона представление о двух видах сочинений Аристотеля становится весьма распространенным — см., например, Страбон XIII 1, 54; Плутарх «Против Колота» 1115b, «Александр» 7; Клемент Александрийский «Строматы» V 9; Лукиан «Продажа жизней» 26 и др. (все примеры приведены и прокомментированы в кн.:
710
[2] Речь идет о книге Феофраста «О счастье» (περὶ εὐδαιμονίας) — ср. Диоген Лаэрций V 43. Возможно, фрагмент из этой книги приводится в § 86. Книга упоминается также у Цицерона в «Тускуланских беседах» (IV 24).
712
[4] Цицерон, введенный в заблуждение названием «Никомаховой этики», ошибочно приписывает это сочинение сыну Аристотеля Никомаху. Ту же ошибку допускает Диоген Лаэрций (VIII 88): «И Никомах, сын Аристотеля, говорит, что наслаждение он [Евдокс] почитал за благо» (ср. Аристотель «Никомахова этика» X 2; 1172b9).
713
[5] Пизон, следуя Антиоху Аскалонскому (ср. Цицерон «Академические исследования» I 33 сл.), рисует картину морального и интеллектуального упадка перипатетической школы начиная с Феофраста. Именно эта общая идея и определяет все следующие характеристики философов-перипатетиков, действительный смысл учений которых Цицерон, по-видимому, представлял себе крайне плохо.
714
[6] См. также «Академические исследования» I 34. Ср. Диоген Лаэрций V 58: «Преемником его [Феофраста] во главе школы был Стратон, сын Аркесилая из Лампсака… — человек знаменитый, прозванный физиком за его ни с кем не сравнимое внимание к этой науке». О физических идеях Стратона см. Плутарх «Против Колота» 1115b.
Заявление Пизона о том, что Стратон мало занимался этикой, не вполне соответствует действительности. В списке произведений Стратона, приводимом у Диогена Лаэрция (V 59), названы три книги «О справедливости», три книги «О благе», книги «Об образах жизни», «О счастье», «О царе философе». Ср. там же, 64: «Стратон, как показано выше, был муж, достойный всяческой похвалы, отличавшийся в науках всякого рода, преимущественно же в древнейшем и важнейшем их роде — в физике».
715
[7] Ср. Диоген Лаэрций V 65: «Ликон, сын Астианакта из Троады, человек весьма речистый… Антипатр сказал о нем, что как красоту и аромат не отнять от яблока, так каждое его речение нужно было ловить на его устах, словно плод на ветвях дерева». Характеристика, которую Пизон дает содержанию сочинений Ликона, скорее всего, обусловлена только желанием продемонстрировать деградацию перипатетической школы и никак не вытекает из действительного знания философии этого перипатетика. Ср. иначе у Диогена Лаэрция (V 74): «Ликон обнаружил свой ум во всем, что он ни делал, как в науке, так и в воспитании».
Об этике Ликона нам известно совсем немного — см. краткое замечание у Климента Александрийского («Строматы» II 21, 129) об определении Ликоном конечной цели: «Согласно Ликону-перипатетику, конечной целью является истинная радость души по поводу прекрасного (τὴν ἀληθινὴν χαρὰν ψυχῆς ἐτὴ τοῖς καλοῖς)».
716
[8] Характеристика Аристона Кеосского, как и суждение о Ликоне, выглядит слишком общей, чтобы отражать действительные особенности этого философа, и скорее всего, как и характеристики остальных перипатетиков, вытекает из общей идеи о деградации школы.
718
[10] Мнение Критолая о конечной цели совпадает с мнением Антиоха (т. е. «древних академиков и перипатетиков») — ср. Клемент Александрийский «Строматы» II 21, 129: «Критолай… называл [конечной целью] совершенство жизни, хорошо текущей согласно природе, подразумевая трехродовое совершенство, складывающееся из трех родов» (ср. Цицерон «О пределах блага и зла» V 26; о трех родах блага — там же, III 43; «Академические исследования» I 19 и 22). Непонятно поэтому, в чем именно выражается его неверность «заветам отцов». Очевидно, такую характеристику Критолая следует объяснять только лишь желанием Антиоха найти признаки деградации вообще у всех перипатетиков после Аристотеля.