Несколько иная картина складывается при чтении третьей книги, излагающей взгляды стоиков. Достаточная подробность рассуждений и в целом их совпадение со схожими обзорами стоической этики у Диогена Лаэрция и Стобея позволяют предположить, что, помимо возможных промежуточных источников типа уже упомянутых Антиоха или Панэтия, Цицерон мог располагать и собственно стоическим учебником, откуда черпал свои определения и аргументы. Но переходя, в свою очередь, к опровержению стоического учения в четвертой книге, Цицерон все больше и больше использует стандартные опровержения Академии, восходящие все к тому же Антиоху, а в некоторых случаях к предшествующим главам Академии — Филону и Карнеаду (возможно, этим опять-таки объясняется ошибочное приписывание стоикам отождествления конечной цели с объектом естественных стремлений или мнения об исключительной адресованности блага душе). Наконец, своего рода положительная программа, содержащаяся в пятой книге трактата, практически целиком возводится к учению Антиоха.
Надо заметить, что учением Антиоха (и шире — поздней Академии) определяются не только источники, но и сама структура сочинения Цицерона. Его общую схему можно описать как последовательное изложение теорий, связывающих благо сначала с телом (эпикурейцы — кн. I—II), затем с душой (стоики — кн. III—IV) и наконец — с телом и душой вместе (таково учение «старых перипатетиков» (кн. V), наследниками которых считали себя приверженцы поздней Академии). Схожую картину мы обнаруживаем в изложении тех же идей Цицероном в «Академических исследованиях» (II 129—141). В общем такую подачу материала можно представить как любимую философами-скептиками схему: тезис (и его опровержение) — антитезис (и его опровержение) — синтез (и опять-таки его возможное опровержение: ср. возражения против теории Антиоха в тех же «Академических исследованиях» и в конце «О пределах блага и зла»). Точно так же с учением Академии можно связать и последовательность изложения в рамках отдельных книг «О пределах блага и зла», где рассмотрение предмета идет к анализу «первых побуждений», затем к концепции высшего блага и добродетели, их реализации в общественной жизни, и все завершается воплощающим все эти идеи образом блаженного мудреца[21]. В перипатетическом, а затем и академическом учении идеи практической приложимости этических категорий начинают играть все большую роль — не случайно анализ воззрений любой школы завершается рассмотрением общественной жизни и необходимости участия в ней философа. Такая практическая этика была чрезвычайно близка Цицерону, и именно такую схему он кладет в основу структуры частей своего трактата. Недаром в своей классификации разделов философии он постоянно стремится отвести отдельное место политике (например, «О пределах…» IV 3) и бесспорно принимает мнение Антиоха о том, что целью этики является учение об общественном устройстве и поведении (о том же говорит впоследствии и Августин — «О граде Божием» XIX 3).
Таким образом, решая вопрос о соотношении в трактате собственно «цицероновского» и того, что он почерпнул из греческих источников, вряд ли можно в каждом отдельном случае твердо устанавливать «первичность» того или другого. С одной стороны, ориентация Цицерона на Антиоха бесспорна, но с другой — близость его Цицерону определяется не в последнюю очередь собственными предпочтениями автора трактата. Римская тяга к «практической жизни», подкреплению теоретических постулатов их реализацией в общественной деятельности, римское стремление к иерархизации и формализации понятий делало академические теории наиболее приемлемыми и привлекательными. К тому же претензия Академии на объединение всех предшествующих школ и построение некой универсальной системы философского знания (в силу этого предельно эклектичного) прекрасно отвечало и желанию Цицерона представить себя носителем «всей мудрости древних», способным открыть и сообщить ее своим римским читателям. Иными словами, Цицерон выбирает из греческого наследия именно то, что хочет выбрать.
21
Ср. эту схему на примере третьей книги: естественные стремления (§ 16 и далее) — высшее благо (§ 30 сл.) — добродетели (§ 40 и далее) — практическая жизнь (§ 60—67) — поведение мудреца (§ 68—76).