56. Мало того, мы видим, что самые ленивые люди, наделенные какой-то исключительной неспособностью делать что-нибудь, все же совершают какие-то телесные и душевные движения, а поскольку им не мешает никакая необходимость, требуют себе или игральную доску, или ищут какую-нибудь другую игру, или хотят завести какую-то беседу и, не имея достойных благородного человека и поучительных развлечений, стараются найти себе хоть какую-нибудь компанию. Даже звери, которых мы для собственного развлечения заключаем в клетки, хотя и кормятся обильнее, чем на свободе, с трудом переносят заключение и рвутся вновь обрести возможность свободного и непринужденного движения, как это им дала природа.
57. Поэтому каждый благородный и отлично воспитанный человек предпочел бы вообще уйти из жизни, если бы его лишили возможности заниматься делами, предоставив при этом пользоваться безо всякого труда любыми удовольствиями. Ведь люди предпочитают делать что-то либо как частные лица, либо, если они наделены большим честолюбием, обращаются к политической деятельности, стремясь достичь почета и власти, либо целиком посвящают себя занятиям наукой. А такая жизнь далека от наслаждения — скорее людям, посвятившим себя науке, приходится переносить заботы, волнения, бессонные ночи, и лучшую часть человека, которую мы должны признать в себе божественной, — талант и острый ум, они используют не в поисках наслаждений и не для того, чтобы избежать страданий[783]. Они не перестают восхищаться теми открытиями, которые были совершены древними, и не прекращают новых исследований; а так как насытиться этим увлечением они не могут, то забыв обо всем остальном, не помышляют ни о чем недостойном, ни о чем низком. И такая сила заключена в этих занятиях, что мы видим, что даже те, кто установил для себя иные пределы блага, мотивированные пользой или удовольствием, проводят время в исследовании и толковании природы.
XXI. 58. Таким образом, по крайней мере, становится ясным, что мы рождены для деятельности. Существует множество родов деятельности, при этом менее важные оказываются в тени более важных. Самыми же важными, как представляется и мне, и тем, чье учение мы сейчас излагаем, являются, во-первых, изучение и познание небесных явлений и тех скрытых природой и потаенных вещей, которые может исследовать разум; во-вторых, управление государствами и наука управления, а также [проявления] мудрого, сдержанного, мужественного, справедливого разума и прочие добродетели и действия, согласующиеся с добродетелями, — одним словом, то, что мы называем достойным (honestum), — к познанию которых и применению в жизни мы приходим уже окрепшими, следуя за ведущей нас природой[784]. Ведь начала всего всегда малы, но увеличиваются по мере своего роста, и не без причины: в первые моменты своего возникновения им присуща какая-то нежность и мягкость и они еще не способны ни видеть наилучшее, ни действовать [подобным образом], свет же добродетели и счастливой жизни, этих двух наиболее желанных вещей, появляется сравнительно поздно, даже слишком поздно, чтобы вполне ясно понять, каковы они. Прекрасно сказал Платон: “Счастлив тот, кому хотя бы в старости довелось достичь мудрости и истинности суждений!”[785] Ну а теперь, поскольку о первых природных преимуществах (prima naturae commoda) сказано достаточно, рассмотрим более важные, вытекающие из них.
59. Природа породила и сформировала человеческое тело так, что одни его части довела до совершенства сразу же по рождении, другие создавала с течением времени, почти не прибегая к помощи внешних и чуждых ему средств. Душу же она во всем остальном сформировала так же, как и тело, снабдила ее чувствами, способными воспринимать мир, так что она не нуждается ни в чем или почти ни в чем для своего упрочения, но оставила в небрежении то, что является в человеке самым замечательным и самым лучшим. Впрочем, она дала ему ум, способный к восприятию любой добродетели, и вложила при рождении не требующие обучения им первоначальные понятия о самых важных вещах[786] и как бы начала учить ее и внушила ей присущую ей самой азбуку добродетели. Но самую добродетель она лишь слегка показала ему, и не более того.
60. Поэтому нашей задачей (говоря о ней, я имею в виду нашу науку) является обнаружить следствие, вытекающее из этих первоначал, пока мы не достигнем желанного результата, что, впрочем, намного ценнее и гораздо желаннее само по себе, чем чувства или упомянутые нами телесные качества, которые невообразимо превосходит выдающееся совершенство ума. Поэтому всякое уважение (honos), всякое восхищение, всякая симпатия связаны с добродетелью и теми поступками, которые согласуются с добродетелью, и все это, проявляющееся в мыслях или поступках, называется одним именем достойного. Позже мы рассмотрим, какие существуют понятия для всего этого, что обозначается именами [этих] вещей, в чем сущность и природа каждого из них.
783
[4] Жизнь, соединяющая в себе созерцание и практическую деятельность, идеальная с точки зрения Антиоха (см. примеч. 1 [прим. 94]), противопоставлена здесь третьему возможному образу жизни — жизни в наслаждениях (о трех образах жизни по перипатетикам см. примеч. 7 к гл. IV [прим. 22]).
784
[1] От описания природных оснований различных видов человеческой деятельности (§ 48—57) Пизон переходит здесь к характеристике самой этой деятельности в совершенной ее форме, отождествляя ее разновидности с частями философии — физикой, политикой и этикой (ср. похожее трехчастное деление философии в IV 4 сл., такое разделение — результат смешения стоического и перипатетического разделения, см. об этом примеч. 3 к гл. II четвертой книги [прим. 6 к книге IV]). Идея о соответствии разделов философии видам деятельности высказывалась перипатетиками: двум видам деятельности — созерцанию и практике — отвечали у них две части философии — теоретическая (включавшая логику и физику) и практическая (к которой относились этика и политика) — см. Диоген Лаэрций V 28. Таким образом, Пизону следовало бы противопоставить физику, в которой выражается созерцательная деятельность, этике и политике, связанных с деятельностью практической. Однако система, выстраиваемая Пизоном, оказывается более сложной: сами политика и этика складываются у него из двух элементов — из познания, или созерцания, и практических действий (ср. его слова о политике как «управлении государствами и науке управления» и об этике как «познании и применении в жизни» добродетелей).
786
[3] Пизон (т. е. Антиох) использует здесь мысль стоиков о том, что представление о благе и зле вырастает из «естественных предварительных понятий» (ἔμφυτοι προλήψεις), см. Плутарх «О противоречиях стоиков» 1041e. Однако если стоики подразумевали под этими понятиями такие, которые формируются естественным образом, т. е. без обучения, из накапливаемых впечатлений в течение первых лет жизни, то Антиох отождествляет их с платоновыми врожденными идеями и полагает поэтому, что они даны человеку от рождения (подробнее об этой переинтерпретации термина «предварительные понятия» см. примеч. 7 к гл. IX первой книги [прим. 69 к книге I]).