В основном имелись две возможности для возникновения написаний с е вместо ѣ в безударных слогах.
Во-первых, так могло получиться в том случае, если в говоре Москвы сформировался ёкающий вокализм с предударным ʼо не только из е, но и из ѣ перед твердыми согласными. Говоры с подобным вокализмом отмечены на территории владимиро-поволжской группы говоров[3] во Владимирской, Ивановской, Горьковской и Ульяновской областях, а также в Марийской и Мордовской АССР[4], т. е. как раз на территории Ростово-Суздальской Руси и к востоку от нее.
Во-вторых, е могло писаться на месте безударного ѣ в силу общего изменения в московском говоре XV в. безударного ѣ в е. Именно таким образом понимает это явление В. В. Виноградов, объясняя его как последствие заимствования «южновеликорусского ударения и распределения экспираторной силы» (стр. 347).
Действительно, из двух предположений относительно фонетической основы московских написаний е вместо ѣ в XV — XVI вв. второе представляется более вероятным. В Москве XV в. как одном из «господствовавших культурных центров», где обычно складывались «особые наречия, своеобразные κοιναὶ διάλεκτοι, сглаживавшие резкие диалектические особенности окружающих народных говоров путем взаимной ассимиляции сталкивавшихся в этих центрах говоров и нивелировки их наиболее ярких отличий»[5], не было условий для усвоения или самостоятельного развития такой яркой северной и к тому же локально ограниченной диалектной черты, какой является произношение безударной гласной ʼо на месте ѣ перед твердыми согласными.
Кроме того, если бы даже в языке Москвы и возникло ёканье с предударным ʼо из ѣ, то одно это обстоятельство не могло бы объяснить всех написаний безударного е вместо ѣ в московских рукописях. Произношение гласной ʼо из ѣ в таком случае должно было, по-видимому, ограничиваться предударным слогом, как это и сейчас можно наблюдать в севернорусских говорах, где «после ударяемого слога на месте старого ѣ всегда находим е», которое «никогда, даже при самом медленном произношении, не переходит в ʼӧ, ʼо», в чем «отражается еще разница от е, происходящего из старых е и ь», например, «vʹìdʹetʹ, прош. vʹìdeu̯, vʹìd’eła; vʹìdʹelʹi; pogʹìbʹelʹ; pôslʹe после; часто в мест. пад.: v-odnóm-to mʹìstʹe (….), v bołôtʹe и др.»[6]
Вместе с тем возможность замены на письме ѣ через е в любом безударном слоге скорее свидетельствует об общем изменении неударяемого ѣ в е, ср.: на братне удѣле 59, 65, вмѣсте 64, 65 Ѿ реки 15, немцово 16, по грѣхом 69 и мн. др. [список (соврем.?) с Дух. Влад. Андр. 1410 г. №10. «С. Г. Гр. и Дог.», №40][7], чем о его переходе в одной позиции в ʼо, а в других в е. Бесспорные случаи произношения неударяемого е вместо ѣ (на конце слова, перед мягкими согласными) позволяют читать как е и написания с е на месте ѣ в предударном слоге перед твердыми согласными. В противном случае пришлось бы допустить, что в замене безударного ѣ через е московские письменные памятники XV в. отразили два звуковых изменения, одновременно пережитых говором Москвы. Между тем одновременность их более чем сомнительна. Узкая гласная ѣ (е́) прежде должна была измениться в широкое е, и лишь только после этого могло произойти ее изменение в ʼо. Понятно, еще меньше оснований говорить о возможности одновременного изменения неударяемого ѣ в ʼо и е, если принять предположение, доказываемое Е. С. Скобликовой, что связанное «только с определенными категориями слов» произношение предударного ʼо из ѣ перед твердыми согласными имеет во владимиро-поволжских говорах «нефонетическое происхождение»[8]. Следовательно, между переходом неударяемого ѣ в е и дальнейшим его изменением в предударном слоге в ʼо (если только оно все же произошло) должно было пройти какое-то время. Поэтому по крайней мере в течение некоторого времени после своего возникновения за написаниями е вместо безударного ѣ в московских рукописях вернее всего скрывалась только одна гласная е. Наряду с этим есть все основания считать, что та же гласная е, а не ʼо произносилась на месте предударного ѣ также во время, которое непосредственно предшествовало в Москве победе аканья.
3
По группировке Н. Н. Дурново, который выделенную ранее Московской диалектологической комиссией владимиро-поволжскую группу говоров подразделяет на две: ярославскую и владимиро-поволжскую, см.: Н. Дурново. Введение в историю русского языка, часть I. Источники. Brno, 1927, стр. 114.
4
С. К. Пожарицкая. К типологии предударного вокализма северновеликорусских говоров. «Материалы и исследования по русской диалектологии». Новая серия, вып. II. М., 1961, стр. 66.
6
Олаф Брок. Описание одного говора из юго-западной части Тотемского уезда. «Сб. ОРЯС АН», т. LXXXIII, №4. СПб., 1907, стр. 22.
8
Е. С. Скобликова. О судьбе этимологического