Чтобы лучше понять эту идею, давайте вернемся на мгновение к базовой теории эволюции. Представьте весь спектр эгоистического поведения: благо только для самого человека, для нуклеарной семьи, для семьи расширенной (включающей в себя кузенов, бабушек, дедушек и всех, кто может играть роль в родственном отборе), для группы, племени, вождества и, наконец, благо для высшей социополитической единицы. Каким единицам этого спектра наиболее благоприятствуют врожденные предрасположенности социального поведения человека? Чтобы найти ответ, мы можем взглянуть на естественный отбор с другой точки зрения: единицами, подвергающимися самому интенсивному естественному отбору, воспроизводящимися и умирающими чаще всего и живущими в соответствии с требованиями окружающей среды, станут те, которые защищены врожденным поведением индивидуальных организмов, их составляющих. У акул естественный отбор происходит исключительно на индивидуальном уровне. Все поведение эгоистично и направлено только на благо одной акулы и ее прямого потомства. У португальского кораблика и других сифонофор, которые составляют огромные колонии тесно взаимодействующих организмов, единица отбора — это почти исключительно колония. Индивидуальный организм, зооид, спрессованный в желеобразную массу, практически ничего не значит. У некоторых членов колонии нет желудков, у других — нервной системы. Большинство никогда не размножается, и почти все могут быть уничтожены и восстановлены. Степень колониецентричности у пчел, термитов и других общественных насекомых лишь немногим слабее.
Очевидно, что люди занимают среднее положение в спектре. Но какое именно? Мне кажется, что люди ближе к индивидуальному концу спектра. Мы не похожи на акул или эгоистичных обезьян, но все же ближе к ним, чем к пчелам. Индивидуальное поведение, включая, казалось бы, альтруистические поступки во имя племени и нации, направлены, порой очень причудливым образом, к дарвиновскому преимуществу одного отдельно взятого человека и его ближайших родственников. Самые сложные формы социальной организации, несмотря на свой внешний облик, служат средством личного благосостояния. Человеческий альтруизм кажется абсолютно «жестким», когда направлен на ближайших родственников, хотя степень этой «жесткости» гораздо меньше, чем у общественных насекомых и колониеобразующих беспозвоночных. В остальном наш альтруизм абсолютно «мягкий». Предсказуемым результатом подобного состояния является смесь двойственности, обмана и вины: эти чувства постоянно тревожат разум человека{167}.
К таким же интуитивным выводам независимо от меня пришли биолог Роберт Л. Трайверс и социальный психолог Дональд Т. Кэмпбелл{168}. Их работы привели к возрождению интереса к научному изучению человеческого альтруизма и морального поведения. Изучив массу дополнительной информации, собранной социологами, Милтон М. Гордон заявил, что «человек, защищающий честь или благополучие своей этнической группы, защищает самого себя»{169}.
Примат эгоцентризма над расой особенно ярко проявляется в поведении этнических групп, оказавшихся в состоянии стресса. Например, евреи-сефарды с Ямайки, эмигрировавшие в Англию или Америку, в соответствии с личными обстоятельствами могли либо остаться настоящими евреями и присоединиться к еврейской общине на новом месте, либо забыть об этнических узах, вступить в брак и ассимилироваться в новой культуре. Пуэрториканцы, которые мигрируют в Нью-Йорк и обратно в Сан-Хуан, проявляют еще большую гибкость. Черный пуэрториканец в Пуэрто-Рико ведет себя как представитель черного меньшинства. В Нью-Йорке же он становится представителем меньшинства пуэрториканского. Если в Нью-Йорке представляется возможность, он может подчеркнуть свою чернокожесть. Но в личных отношениях с белыми он предпочтет не акцентировать внимание на цвете своей кожи, сосредоточившись на испанском языке и латиноамериканской культуре. Подобно евреям-сефардам многие образованные пуэрториканцы рвут этнические узы и быстро проникаются духом местной культуры.
Орландо Паттерсон из Гарвардского университета показал, как правильный анализ подобного поведения в плавильном котле может привести нас к обобщениям, касающимся человеческой природы в целом{170}. Китайцы, живущие в Карибском бассейне, являют собой пример этнической группы, история которой напоминает контролируемый эксперимент. Анализируя их опыт, можно выявить ключевые культурные факторы, влияющие на этническую преданность. Когда в конце XIX века китайские иммигранты прибыли на Ямайку, им представилась возможность занять доминирующее место в системе розничной торговли. На острове существовал экономический вакуум: черные крестьяне по-прежнему вели сельское существование вокруг старых рабовладельческих плантаций, а белые евреи и аристократы представляли собой высший класс и считали торговлю занятием для себя неприемлемым. Эту нишу могли заполнить метисы, но они не сделали этого, поскольку во всем стремились подражать белым и рассчитывали войти в этот социоэкономический класс. Китайцы составляли крохотное меньшинство — менее 1% населения. Однако они сумели подчинить себе розничную торговлю на Ямайке, что заметно улучшило их положение. Они занимались торговлей и свято хранили этническую верность, соблюдая строгие брачные обычаи. Расовое сознание и сознательная культурная исключительность были поставлены на службу личного благосостояния.