Сутью научного материализма является эволюционная эпопея. Давайте еще раз вкратце повторим ее основные моменты. Законы физических наук согласуются с законами наук биологических и социальных и могут быть связаны с ними цепью причинных объяснений. Жизнь и разум имеют физическую основу. Мир, как мы его знаем, сформировался на основе более ранних миров, подчинявшихся тем же самым законам. Вселенная, какой мы ее знаем сегодня, является предметом материалистических объяснений. Эпопея эволюции может бесконечно взлетать и падать, но самые глобальные ее утверждения не могут быть доказаны раз и навсегда.
Я считаю эволюционную эпопею лучшим мифом, какой только может быть у человечества. Его можно корректировать, пока он максимально не приблизится к истине в том смысле, насколько способен оценить истину человеческий разум. И если это случится, мифопоэтические требования разума должны будут как-то совпасть с научным материализмом ради восстановления нашей энергии. Есть способы осуществления подобного сдвига честно и без догматизма. И один из них — укрепление отношений между естественными и гуманитарными науками. Великий британский биолог Дж. Б. С. Холдейн так сказал о науке и литературе: «Я абсолютно убежден, что наука намного лучше стимулирует воображение, чем классика, но результаты такого стимулирования обычно не становятся всеобщим достоянием, потому что ученые как класс лишены какого бы то ни было восприятия литературной формы». И действительно, теория возникновения вселенной в результате большого взрыва 15 миллиардов лет назад, выдвинутая астрономами и физиками, гораздо поразительнее, чем первая глава Бытия или ниневитский эпос «Гильгамеш». Когда ученые с помощью математических моделей показывают начало физических процессов, они говорят обо всем — в буквальном смысле обо всем! Когда они устремляются вперед к пульсарам, сверхновым звездам и столкновению черных дыр, они преодолевают расстояния и раскрывают тайны, которых не могли вообразить себе прошлые поколения. Вспомните, как Бог высмеивает Иова, подавляя его идеями, недоступными для человеческого разума:
«Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла? Препояшь ныне чресла твои, как муж: Я буду спрашивать тебя, и ты объясняй Мне... Нисходил ли ты во глубину моря и входил ли в исследование бездны? Отворялись ли для тебя врата смерти, и видел ли ты врата тени смертной? Обозрел ли ты широту земли? Объясни, если знаешь все это»{207}.
Да, мы знаем все это. Мы можем объяснить. Задачи Иеговы были решены, и ученые смогли обнаружить и решить еще более великие тайны и загадки. Нам известна физическая основа жизни. Мы примерно понимаем, как и когда зародилась жизнь на Земле. В лабораториях создаются новые виды. Эволюция прослежена до молекулярного уровня. Гены могут быть пересажены из одного организма в другой. Молекулярные биологи обладают почти всеми знаниями, необходимыми для создания элементарных форм жизни. Наши космические аппараты, отправленные на Марс, передали нам фотографии этой планеты и результаты химического анализа почвы. Могли ли создатели Ветхого Завета представить себе нечто подобное? А ведь процессы великих научных открытий все еще продолжаются{208}.
Тем более удивительно, что высокая культура западной цивилизации существует вне естественных наук. В Соединенных Штатах интеллектуалами считают тех, кто работает преимущественно в области социальных и гуманитарных наук{209}. Их размышления лишены языка химии и биологии, словно человечество все еще остается пораженным зрителем разворачивающейся перед ним физической реальности. На страницах The New York Review of Books, Commentary, The New Republic, Daedalus, National Review, Saturday Review и других литературных журналов преобладают статьи, прочитав которые можно подумать, что развитие науки застопорилось где-то в XIX веке. Авторы чаще всего рассказывают исторические анекдоты, излагают давно устаревшие теории человеческого поведения, оценивают текущие события в соответствии с личной идеологией — и все это оживляется приятными, но утомительными приемами пенообразования. Современная наука все еще считается деятельностью по решению проблем, набором технических чудес, ценность которых должна оцениваться с помощью более высоких идеалов. Многие ученые «гуманисты» выходят за пределы научного материализма и участвуют в культуре — порой в качестве экспертов, а порой в качестве писателей. Но они почти никогда не пытаются закрыть пропасть между двумя разумными мирами. За редким исключением эти люди являются прирученными учеными, символическими эмиссарами культуры, которую их хозяева считают варварской, все еще не достойной письменности. Они унижены ярлыком популяризаторов, который почему-то воспринимают с удивительной готовностью. Очень немногие великие писатели, которым удалось растревожить глубины человеческого разума, когда-либо писали о реальной науке в ее собственных терминах. Понимают ли они природу этой проблемы?