Я не предвижу и того, что научное обобщение заменит искусство или станет чем-то большим, чем питательный симбионт искусства. Художник и писатель передает собственный личный опыт, свое видение прямо и непосредственно. Он воздействует на свою аудиторию эмоционально, не стремясь затронуть восприятие. Наука может надеяться на то, что ей удастся объяснить художественный гений и даже само искусство, а затем использовать эту информацию для изучения человеческого поведения, но она не предназначена для передачи чувства и ощущения на личном уровне или воссоздания полного богатства опыта из тех законов и принципов, которые являются предметом ее основного интереса.
И, конечно же, я не считаю, что научный натурализм станет альтернативной формой организованной, формальной религии. В этом я являюсь последователем таких гуманистов, как Хаксли, Уоддингтон, Монод, Паули, Добжански, Кэттелл и все те, кто рискнул заглянуть в лицо этой Горгоне. Каждый из них не сумел достичь своей цели в полной мере по одной из двух причин. Эти ученые отвергали религиозные убеждения как анимизм и рекомендовали поместить их в некий «заповедник» разума, где они могли бы влачить свое существование в стороне от бурной и полной интеллектуально жизни. Гуманисты проявляют трогательную веру во власть знания и идеи эволюционного прогресса над умами людей. Я предлагаю модификацию научного гуманизма путем признания того факта, что ментальные процессы религиозных убеждений — освящение личной и групповой идентичности, внимание к харизматичным лидерам, мифопоэтика и другие — представляют собой запрограммированные предрасположенности, самодостаточные компоненты которых были встроены в нейронный механизм мозга за тысячи поколений генетической эволюции. Они сильны, неискоренимы и составляют суть социального существования человека. Кроме того, они структурированы в такой степени, какой не осознавали большинство философов. Я считаю, что научный материализм должен соответствовать им на двух уровнях: как научная загадка особой сложности и увлекательности и как источник энергий, которым можно будет задать новое направление, когда сам научный материализм будет принят как более мощная мифология.
Этот переход будет осуществляться с все большей скоростью. Судьба человека — знать, хотя бы потому, что общества, обладающие знанием, доминируют над обществами, знаниями не обладающими. Луддиты и антиинтеллектуалы не овладеют дифференциальными уравнениями термодинамики и не найдут биохимических лекарств от болезней. Они останутся в крытых соломой хижинах и умрут молодыми. Культуры, которые ставят перед собой объединяющие цели, будут развиваться быстрее, чем те, у которых таких целей нет. Последует аутокаталитический рост знаний. Научный материализм — это единственная мифология, которая может поставить великие цели, опираясь на обретение чистого знания.
Я уверен, что нам удастся с поразительной точностью понять ход истории. Социальные теоретики, такие как Вико, Маркс, Спенсер, Шпенглер, Теггарт и Тойнби, мечтали открыть законы истории, которые помогли бы предсказать будущее человечества. Их схемы оказались бесполезными, потому что в их понимании человеческой природы не было научной основы. Если воспользоваться популярным выражением из научных отчетов, порядок величины оказался слишком неточным. Невидимая рука осталась невидимой, общие действия тысяч или миллионов плохо понимаемых человеческих индивидов не поддались расчету. А теперь есть основание предположить, что культура каждого общества выбирает ту или иную эволюционную траекторию из всех, что определены генетическими правилами человеческой природы. И хотя эти траектории отделены от антропоцентрической точки зрения, все же они представляют собой лишь малую долю тех, что были бы возможны в отсутствие генетических ограничений.
По мере расширения наших знаний о природе человека, более объективного выбора системы ценностей и слияния разума и сердца набор этих траекторий еще больше сужается. Мы уже знаем (если взять две противоположные крайности), что миры абсолютного социального дарвиниста Уильяма Грэхема Самнера и анархиста Михаила Бакунина биологически невозможны. Как только социальные науки дорастут до того, что обретут возможность к предсказанию, количество допустимых траекторий не просто уменьшится. Наши потомки смогут заглянуть в будущее.