(49)
* This picture of himself demonstrates that John is really sick ‘*Этот портрет себя демонстрирует, что Джон
действительно болен*.
This picture of John demonstrates that he is really sick ‘Этот портрет Джона демонстрирует, что он
действительно болен*.
Почему в (48) мы имеем обратные суждения? По- видимому, дело в том, что в таких конфигурациях с передвинутой вперед сложной составляющей ментальное исчисление принципа связывания осуществляется так, как если бы эта составляющая оставалась в позиции ее следа и не передвигалась вовсе: в действительности суждения о (48) такие же, какие мы имеем с непередвинутыми составляющими: (50)
John prefers [this picture of himself]
‘Джон предпочитает [этот портрет себя]’.
* Не prefers [this picture of John]
** Он предпочитает [этот портрет Джона]'.
Этот феномен называется «реконструкция»: передвинутая составляющая в определенных отношениях ведет себя так, как будто она находится в позиции своего следа. Прежние предложения предусматривали операцию, «возвращающую» передвинутую составляющую обратно в позицию своего следа при исчислении ЛФ, либо более сложное исчисление отношений с-командования в релевантном окружении (Barss 1986). На самом же деле, как указал Хомский в первой минималистской работе (Chomsky 1993), решение находится сразу, как только мы возвращаемся к основным ингредиентам операции передвижения. Передвижение составляющей включает в себя копирование составляющей в более высокую позицию и последующее удаление из изначальной позиции. Предположим, что составляющая не удаляется из изначальной позиции, а просто остается непроизносимой, без фонетического содержания, но видимой для абстрактных вычислительных операций. Тогда репрезентация (49) будет иметь следующий вид (в ломаных скобках непроизносимые словосочетания в их изначальных позициях):
(51)
Which picture of himself does John prefer <which picture of himself>
‘Какой свой портрет Джон предпочитает <букв. какой портрет себя>’.
Which picture of John does he prefer <which picture of John>
‘Какой портрет Джона он предпочитает <какой портрет Джона>’.
При применении к этим обогащенным репрезентациям принципы связывания дают нужный результат: в (51 а) имя связывает анафору, а в (51 Ь) имя не может войти в отношение кореферентности с местоимением, осуществляющим с-командование. Никакой сложной теории реконструкции не нужно, а эмпирически корректный результат достигается путем простого отслеживания «передвижения» местоимения к его элементарным вычислительным составляющим (о настройках, необходимых для получения должных структур с варьирующим оператором (operator- variable structures) на уровне ЛФ, см. (Chomsky 1993; Fox 2000; Rizzi 2001 b); о том, что, по-видимому, достаточно связывать лишь одно проявление анафоры в (51а), см. только что указанную литературу, а также обсуждение в (Belletti and Rizzi 1988); о различном поведении аргументов и адъюнктов при реконструкции см. (Lebeaux 1988)).
Другие случаи сложных эмпирических моделей не так легко сводятся к элементарным вычислительным принципам и их взаимодействию. Тем не менее, успешная редукция теории реконструкции указывает на метод анализа, который, возможно, удастся распространить и на другие сферы языковой способности.
В той мере, в какой можно дать положительный ответ на основной минималистский вопрос, крупные фрагменты УГ, как они определились за десятилетия эмпирических исследований, допускают возможность еще одного уровня объяснения. Это, в свою очередь, может послужить руководством для дальнейших исследований смежных когнитивных систем и установить более четкие условия для будущих попыток объединения с науками о мозге.
ГЛАВА 2
Воззрения на язык и разум10
Было бы совершенно уместно начать с некоторых из мыслей мастера, который нас не разочарует, хотя темы, которые я хочу обсудить, далеки от его основных интересов. Галилей, возможно, первым ясно признал значимость центрального и одного из наиболее отличительных свойств человеческого языка: использования конечных средств для выражения неограниченного множества мыслей. В своем Dialogo11 он с изумлением описывает открытие средства сообщения своих «самых потаенных мыслей любому другому человеку... с трудом не большим, чем расстановка двадцати четырех значков на бумаге». Это есть величайшее из всех человеческих изобретений, пишет он, сравнимое с творениями Микеланджело — фактическим воплощением коего был сам Галилей, если верить мифологии, составленной его учеником и биографом Вивиани, которая увековечена в кантовском образе реинкарнации Микеланджело в Ньютоне через посредство Галилея.