Эти успехи немало впечатлили многих наблюдателей, и среди них Адольфа Гитлера, который полагал, что Германия проиграла войну из-за англо-американского превосходства в пропаганде, и был полон решимости добиться того, чтобы в следующий раз на пропагандистском фронте Германия была во всеоружии. Также под глубоким впечатлением было американское бизнес-сообщество, которое осознало потенциал пропаганды для формирования установок и убеждений. Огромные отрасли пиара, рекламы и массовой культуры отчасти выросли из этого осознания — феномена неимоверной значимости в последующие годы. Упование на успех пропаганды военного времени было вполне осознанным. Один из основателей индустрии пиара, Эдвард Бернайс, в своем отраслевом учебнике «Пропаганда» (Propaganda) заметил, что событием, которое «немногим умницам во всех сферах жизни открыло глаза на возможности муштровки общественного сознания, оказался ошеломительный успех пропаганды во время войны». Выдающийся либерал типа Вильсона—Рузвельта—Кеннеди, Бернайс черпал вдохновение из своего опыта работы в пропагандистском ведомстве Вильсона.
Третьей группой, на которую произвели неизгладимое впечатление успехи пропаганды, стало секулярное священство — близкие к властным структурам интеллектуалы, «ответственные люди», как они сами себя определили. Эти механизмы муштровки умов есть «новое искусство в практике демократии», замечал Уолтер Липпман19. Он также работал в пропагандистском ведомстве Вильсона, а затем сделался самой прославленной фигурой века в американской журналистике и одним из наиболее уважаемых и влиятельных комментаторов по самым актуальным вопросам жизни общества и государства.
Мир бизнеса и интеллектуалов при власти занимала одна и та же проблема. «Буржуазия находилась в страхе перед простым народом», — замечал Бернайс. В результате «всеобщего избирательного права и всеобщего школьного образования... массы обещали стать властелином» — тенденция опасная, но ее можно взять под контроль и постепенно направить в противоположное русло новыми методами для «выковывания сознания масс», советовал Бернайс.
Та же угроза возникала и в Англии. В прежние годы формальная демократия была делом весьма ограниченным, но к началу XX в. рабочий народ смог вступить на политическую арену через посредство парламентской Лейбористской партии и организаций рабочего класса, которые могли оказывать влияние на политический выбор. В Америке рабочее движение было подавлено с немалой жестокостью, но избирательные права получали все большее распространение и становилось все труднее поддерживать тот принцип, на котором была основана страна: государство должно «защищать меньшинство обеспеченных против большинства», цитируя Джеймса Мэдисона20, самого главного из авторов Конституции, которая и учреждалась для того, чтобы «обезопасить постоянные интересы страны от любых новшеств»; такими «постоянными интересами», по убеждению Мэдисона, были права собственности. От тех, кто «не имеет собственности, либо надежды на приобретение оной, нельзя ожидать, чтобы они в достаточной степени сочувствовали сопряженным с нею правам», — предостерегал Мэдисон. Потому-то широкую общественность необходимо раздроблять и маргинализовывать, в то время как государство будет пребывать в руках «богатства нации», «наиболее способного класса мужей», которым можно доверить заботу о «постоянных интересах». «Люди, которые владеют страной, должны управлять ею», — так этот принцип сформулировал коллега Мэдисона Джон Джей, председатель Конституционного конвента и первый председатель Верховного суда.
Такое положение сталкивается с постоянными вызовами. К 1920-м гг. эти вызовы становились, серьезными. Британская консервативная партия признала, что угрозу демократии можно локализовать путем «применения уроков» пропаганды военного времени «к организации политических баталий». В США Липпман призвал к тому, чтобы «выработка согласия» позволила «умному меньшинству» из «ответственных людей» устанавливать политику. «Публику надо поставить на место», — убеждал он, ведь тогда ответственные люди будут ограждены от «топота и рева приведенного в замешательство стада». Широкая общественность — это «невежественные и надоедливые чужаки», роль которых в демократии — быть «зрителями», а не «участниками». Они имеют право периодически сообщать свой вес одному из ответственных людей, — то, что называется «выборами», — но затем им надлежит возвратиться к своим индивидуальным занятиям.