О природе вещей

Т. Васильева

Тит Лукреций Кар О природе вещей КНИГА ПЕРВАЯ

[Введение: Стихи 1-145]

Рода Энеева мать,[1] людей и бессмертных услада,

О благая Венера! Под небом скользящих созвездий

Жизнью ты наполняешь и всё судоносное море,

И плодородные земли; тобою все сущие твари

Жить начинают и свет, родившися, солнечный видят.

Ветры, богиня, бегут пред тобою; с твоим приближеньем

Тучи уходят с небес, земля-искусница[2] пышный

Стелет цветочный ковёр, улыбаются волны морские,

И небосвода лазурь сияет разлившимся светом.

10 Ибо весеннего дня лишь только откроется облик,

И, встрепенувшись от пут, Фавоний[3] живительный дунет,

Первыми весть о тебе и твоём появлении, богиня,

Птицы небес подают, пронзённые в сердце тобою.

Следом и скот, одичав, по пастбищам носится тучным

И через реки плывёт, обаяньем твоим упоённый,

Страстно стремясь за тобой, куда ты его увлекаешь,

И, наконец, по морям, по горам и по бурным потокам,

По густолиственным птиц обиталищам, долам зелёным,

Всюду внедряя любовь упоительно-сладкую в сердце,

20 Ты возбуждаешь у всех к продолжению рода желанье.

Ибо одна ты в руках своих держишь кормило природы,

И ничего без тебя на божественный свет не родится,

Радости нет без тебя никакой и прелести в мире.

Будь же пособницей мне при создании этой поэмы,

Что о природе вещей[4] я теперь написать собираюсь

Меммия милому сыну,[5] которого ты пожелала

Всеми дарами почтить и достоинством щедро украсить;

Даруй поэтому ты словам моим вечную прелесть,

Сделав тем временем так, чтоб жестокие распри и войны

30 И на земле, и в морях повсюду замолкли и стихли.

Ты ведь одна, только ты можешь радовать мирным покоем

Смертных людей, ибо всем военным делом жестоким

Ведает Марс всеоружный, который так часто, сражённый

Вечною раной любви, на твоё склоняется лоно;

Снизу глядя на тебя, запрокинувши стройную шею,

Жадные взоры свои насыщает любовью, богиня,

И, приоткрывши уста, твоё он впивает дыханье.

Тут, всеблагая, его, лежащего так, наклонившись

Телом священным своим, обойми и, отрадные речи

40 С уст изливая, проси, достославная, мира для римлян,

Ибо ни мы продолжать работу не можем спокойно

В трудные родины дни, ни Меммия отпрыск не смеет

Этой тяжёлой порой уклониться от общего дела.[6]

* * *

50 Ты же теперь напряги свой слух и свой ум прозорливый

Освободи от забот, достоверному внемля ученью,

Чтобы дары, приносимые мной с беспристрастным усердьем,

Прежде чем их оценить, с презрением прочь не отринул.

Ибо о сущности высшей небес и богов[7] собираюсь

Я рассуждать для тебя и вещей объясняю начала,

Всё из которых творит, умножает, питает природа

И на которые всё после гибели вновь разлагает,

Их, объясняя их суть, материей мы называем

И для вещей родовыми телами обычно, а также

60 Их семенами вещей мы зовем и считаем телами

Мы изначальными, ибо началом всего они служат.

В те времена, как у всех на глазах безобразно влачилась

Жизнь людей на земле под религии тягостным гнётом,

С областей неба главу являвшей, взирая оттуда

Ликом ужасным своим на смертных, поверженных долу,

Эллин впервые один[8] осмелился смертные взоры

Против неё обратить и отважился выступить против.

И ни молва о богах, ни молньи, ни рокотом грозным

Небо его запугать не могли, но, напротив, сильнее

70 Духа решимость его побуждали к тому, чтобы крепкий

Врат природы затвор он первый сломить устремился.

Силою духа живой одержал он победу, и вышел

Он далеко за предел ограды огненной мира,[9]

По безграничным пройдя своей мыслью и духом пространствам.

Как победитель, он нам сообщает оттуда, что может

Происходить, что не может, какая конечная сила

Каждой вещи дана и какой ей предел установлен.

Так, в свою очередь, днесь религия нашей пятою

1

Стих 1. Рода Энеева мать… — Матерью Энея, одного из героев, защищавших Трою, Гомер называет богиню Афродиту. После падения Трои Эней пустился в далекое плаванье, приведшее его к берегам Италии, где он женился на местной царевне и дал начало новому роду, из которого происходила и Рея Сильвия, мать близнецов Ромула и Рема, легендарных основателей Рима.

2

Стих 7. …земля-искусница. — Здесь поэт употребляет слово греческого происхождения, созвучное и родственное имени легендарного изобретателя и художника Дедала, построившего знаменитый Лабиринт на острове Крите и предпринявшего вместе с сыном Икаром побег через море на искусственных крыльях. Этот эпитет Лукреций повторяет несколько раз, прилагая его то к земле (I, 228), то к изобретательному человеческому языку (IV, 554), то к художественному мастерству природы (V, 234).

3

Стих 11. Фавоний — западный ветер, его греческое название Зефир встречается в пятой книге (стих 738).

4

Стих 25. …о природе вещей — из этого стиха, возможно, было извлечено название поэмы «О природе вещей», которое присутствует не во всех рукописях. Об античном понимании «природы» и «природы вещей» см. вступительную статью к настоящему тому.

5

Стих 26. …Меммия милому сыну… — Собственно: «моему другу Меммию», поскольку Меммий — родовое имя и все мужчины в этом роде носят имя Меммиев. Поэма Лукреция но античным понятиям о литературных жанрах принадлежит к так называемому «дидактическому эпосу»; еще со времен Гесиода такого рода поэмы имели персональную адресованность: во вступлении и изредка в тексте называлось имя ученика (обычно близкого автору человека), которому поэма и посвящалась. Имя Гая Меммия встречается у Цицерона, это был, по его словам, прекрасный оратор и, как можно предполагать, весьма состоятельный человек. Каковы были отношения между Лукрецием и Меммием и что они могут сказать нам о социальной принадлежности автора поэмы, определить трудно. Очевидно, Меммий интересовался философией Эпикура, вряд ли случайно он оказался владельцем земельного участка, на котором сохранились остатки дома самого Эпикура (уже после смерти Лукреция Цицерон хлопотал о продаже этого участка тогдашнему главе эпикурейской школы — К близким, XIII, 1). Меммий покровительствовал молодым поэтам, Катулл называет его своим патроном (X, XXVIII). Тон Лукреция в его обращениях к Меммию скорее можно назвать дружески снисходительным, чем заискивающим. Примечательно, что заботы об «общем деле» (в латинском тексте «общее благо», синоним государственной деятельности) поэт считает обязанностью своего друга, но не своей (I, 43).

6

Стихи 44-49 многие издатели считают позднейшей вставкой и исключают из первой книги на том основании, что они повторяются буквально во второй книге (стихи (646-651). Такое исключение нельзя признать оправданным ни в эстетическом смысле (повторы характерны для эпоса вообще и для поэмы Лукреция в особенности, наиболее великолепный из них — «По бездорожным полям Пиэрид я иду…» — сохраняют даже самые строгие издатели и в конце первой, и в начале четвертой книги), ни в концептуальном отношении: воззвание к Венере, на первый взгляд, не согласуется с выраженной в стихах I, 44-49 эпикурейской концепцией безмятежности божественной природы, однако все вступление к поэме носит не концептуально-философский, а насквозь риторический характер, в риторическом же отношении напоминание о безмятежном блаженстве богов здесь вполне уместно, ибо поэт просит богиню повлиять на смертных и своей божественной властью, и своим женским обаянием, и, наконец, своим завидным примером.

7

Стих 54. …О сущности высшей небес и богов… — Здесь Лукреций излагает не содержание поэмы, а суть учения. Опять-таки в риторической манере Лукреций обыгрывает два смысла слова «начала»: начала вещей — это в общем понимании их историческое происхождение, их первые дни, но в философском смысле начала вещей — это их составляющие элементы. Дело в том, что Лукреций предполагает говорить о началах вещей и в первом, и во втором смысле, но предпочитает не дифференцировать свое словоупотребление логически, но объединять оба смысла риторически, тем более что для эпикурейской концепции природы вещей начала по времени и начала по сущности совпадают. Здесь же поэт вводит слово «материя», в латинском языке оно обозначало и древесину, как греческое «гюлс», и всякого рода материальный источник, причину, как мы бы сказали, объективную в отличие от причины субъективно устанавливаемой, которая именовалась «кауза» и была ближе к вине и обвинению, чем к началу и происхождению. Начала вещей в материальном смысле Лукреций именует также «первыми телами», «первоначалами» и «родовыми телами» или «семенами», переводя довольно точно эпикуровские их обозначения.

8

Стих 66. Эллин впервые один… — Более точно: «впервые человек Греции» — перевод Ф. А. Петровского отвечает принятому до середины века толкованию, будто бы здесь подразумевается один Эпикур. Однако как раз Эпикур не ставил тех вопросов, что сформулированы ниже в стихах 75-78: «Что может возникнуть, что не может, какая конечная сила каждой вещи дана и какой ей предел установлен». В атомизме, где каждая вещь есть случайное стечение атомов, подобные вопросы отходят на второй план. Здесь скорее можно слышать отголоски первых досократических учений о природных закономерностях и необходимостях. В терминах «сила» («потестас») и «предел» («терминус» или «финис») можно усматривать реплики аристотелевских понятий возможности-способности («дюнамис») и конечной цельности («телос»).

9

Стих 73. …за предел ограды огненной мира… — Имеется в виду околоземный мир, который, в отличие от других философских школ, эпикурейская школа считала не единственным.