Возможно, этим событием и ознаменовался конец профессора как здравомыслящего и разумного представителя современного общества. Только теперь до него дошло: уговаривая Мальвину воспользоваться своими способностями, чтобы воздействовать на злополучную миссис Арлингтон, он исходил из убеждения, что результат вернет ему душевное равновесие. Но ему и в голову не приходило, что Мальвина взмахнет своей палочкой – или как там был проделан этот фокус – и превратит доныне безнадежно ленивую и покладистую миссис Арлингтон в женскую разновидность Ллойд-Джорджа.
Забыв про обед, профессор долго и бесцельно блуждал по окрестностям и лишь ближе к вечеру вернулся домой. За ужином он вел себя беспокойно и нервозно – «дергано», по выражению молоденькой служанки. Один раз он вскочил как ужаленный, стоило только служанке случайно уронить столовую ложку, и два раза опрокинул солонку. Как правило, именно во время трапез отношение профессора к Мальвине становилось особенно скептическим. В фею, способную умять солидный кусок вырезки и закусить его двумя порциями пирога, верилось с трудом. Но сегодня никаких сомнений у профессора не возникло. Дамы в белом никогда не гнушались гостеприимством простых смертных. Умение приспосабливаться было, видимо, свойственно им всегда. С той роковой ночи, когда ее отправили в изгнание, Мальвина наверняка набралась опыта. И теперь сочла необходимым принять облик юной девицы двадцатого века (от Рождества Христова). К этому облику естественным образом прилагалась способность ценить превосходную стряпню миссис Малдун и отменный некрепкий кларет.
Миссис Арлингтон не шла у профессора из головы. Несколько раз, украдкой посматривая через стол, он ловил на себе насмешливый взгляд Мальвины. Видно, его попутал какой-то проказливый бес. Тысячи лет Мальвина, насколько известно, вела примерную и безупречную жизнь, усмирив в себе и оставив в прошлом роковую страсть менять людей. Надо же было додуматься воскресить ее! И королевы Гарбундии нет рядом, некому даже приструнить Мальвину. Пока профессор чистил грушу, у него возникло отчетливое ощущение, что его превращают в морскую свинку, – ему показалось, что ноги стали заметно короче. Впечатление было настолько ярким, что профессор невольно вскочил и бросился осматривать себя в зеркале над буфетом. Но даже отражение его не успокоило. Может, виновато зеркало – старинное, в раме сплошь из позолоченных шариков, – в котором профессор будто бы увидел, как у него растет нос. Мальвина выразила надежду, что профессора не поразил внезапный недуг, и спросила, может ли что-нибудь сделать для него. В ответ он взмолился: пусть она даже не думает об этом.
Профессор научил Мальвину играть в криббедж, и обычно по вечерам они играли партию-другую. Но в тот вечер профессор был не в настроении и Мальвине пришлось довольствоваться чтением. Особенно любила она древние летописи. У профессора их накопилась целая полка, в том числе оригиналы на французском. Притворившись, будто и он читает, профессор вдруг услышал, как Мальвина жизнерадостно расхохоталась, подошел и заглянул ей через плечо. Это была история о том, как она обошлась с хозяином оловянных рудников – престарелым джентльменом, любителем ложиться рано, – превратила его в соловья. Профессору подумалось, что до случая с миссис Арлингтон упоминание давнего инцидента заставило бы Мальвину застыдиться и раскаяться, а теперь она, похоже, веселилась.
– Дурацкий фокус, – с жаром выпалил профессор. – Никто не имеет права так поступать с людьми. Создавать путаницу, в которой они не могут разобраться. Ровным счетом никакого права.
Мальвина подняла глаза и вздохнула.
– Ради собственного удовольствия или из мести – да, – ответила она кротким тоном, в котором слышались угрызения совести. – Конечно, это неправильно. Зато можно превратить их ради собственного же блага – даже не превратить, изменить к лучшему.