– Да не знаю, – ответил он. – Теперь уж и незачем вроде приходить. Если только, конечно, – добавил он любезно, – здесь не будет вас. Я приду при условии, что в следующий сочельник вы опять будете ночевать в этой комнате.
Вы мне понравились, – продолжал он, – вы не убегаете с визгом при виде обыкновенного призрака, и волосы у вас не становятся дыбом. Вы не представляете себе, – сказал он, – до чего мне надоело видеть, как у людей волосы встают дыбом.
Он сказал, что это его раздражает.
Тут со двора донесся легкий шум, он вздрогнул и почернел, как смерть.
– Вам дурно! – вскричал я, выскакивая из постели и подбегая к нему. – Скажите, что мне для вас сделать? Хотите, я выпью немного бренди, а вас попотчую его духом?
Минуту он молчал, напряженно прислушиваясь, затем издал вздох облегчения, и тень опять прилила к его щекам.
– Ничего, все в порядке, – пробормотал он. – Я думал, что это петух.
– Что вы! Для петуха еще слишком рано, – сказал я. – Ведь сейчас только середина ночи.
– О, этим проклятым птицам все равно, – с горечью ответил он. – Они с таким же удовольствием кричат в середине ночи, как и во всякое другое время, – и даже с бо́льшим, если знают, что этим испортят кому-нибудь вечер. Я считаю, что они это делают нарочно.
Он рассказал мне, как один его приятель, призрак человека, убившего сборщика платы за водопровод, имел обыкновение посещать дом на Лонг-Эйкр, в подвале которого был устроен курятник, и как всякий раз, когда мимо проходил полисмен и свет от его фонаря падал на решетчатое подвальное окно, старый петух воображал, что это солнце, и тут же начинал кукарекать как сумасшедший, в результате чего бедный дух бывал, разумеется, вынужден растаять, и были случаи, когда он возвращался домой еще до того, как пробьет час ночи, посылая ужасные проклятия петуху, из-за которого его визит на землю продолжался всего каких-нибудь сорок минут.
Я согласился, что это очень несправедливо.
– Сплошная бессмыслица, – продолжал он в сердцах, – понять не могу, о чем только думал старик, когда создавал все это. Я ему много раз говорил: назначьте специальное время, и пусть все этому подчиняются – скажем, четыре часа утра летом и шесть зимой. Тогда хоть будешь знать, на каком ты свете.
– А что вы делаете, если поблизости нет петуха? – спросил я.
Он уже собирался мне ответить, но вдруг опять вздрогнул и прислушался. На этот раз я отчетливо услышал, как в соседнем доме, у мистера Баулса, дважды прокричал петух.
– Ну вот, пожалуйста, – сказал он, поднимаясь и протягивая руку за шляпой. – Вот с такими вещами нам приходится мириться. Интересно, который час?
Я посмотрел на свои часы и сказал, что половина четвертого.
– Так я и думал, – проворчал он. – Я сверну шею этой чертовой птице, если только доберусь до нее.
И он собрался уходить.
– Если бы вы могли подождать минутку, – сказал я, снова слезая с кровати, – я бы прошелся с вами.
– Это было бы очень любезно с вашей стороны, – заметил он в нерешительности, – но не жестоко ли тащить вас на улицу?
– Отнюдь нет, – ответил я, – я с удовольствием прогуляюсь. – Тут я частично оделся и взял в руки зонтик, он ухватил меня под руку, и мы вместе вышли на улицу.
У самых ворот мы встретили Джонса, местного констебля.
– Добрый вечер, Джонс, – сказал я (в сочельник я всегда настроен приветливо).
– Добрый вечер, сэр, – ответил он, как мне показалось, несколько нелюбезно. – Осмелюсь спросить, что вы здесь делаете?
– Да ничего, – объяснил я, описав зонтиком дугу в воздухе, – просто вышел, чтоб проводить немного своего приятеля.
– Какого приятеля?
– Ах да, конечно, – засмеялся я, – я забыл. Для вас он невидим. Это призрак джентльмена, который убил уличного певца. Я пройдусь с ним до угла.
– Гм, я бы на вашем месте не стал этого делать, сэр, – сказал Джонс сурово. – Советую вам попрощаться с вашим приятелем здесь и вернуться в дом. Может быть, вы не вполне отдаете себе отчет в том, что вы вышли на улицу в одежде, которая состоит лишь из ночной сорочки, пары ботинок и шапокляка? Где ваши брюки?
Мне не понравился тон, которым он со мной говорил. Я сказал:
– Джонс! Мне не хотелось бы этого делать, но боюсь, что придется сообщить куда следует о вашем поведении: вы, мне кажется, выпили лишнего. Мои брюки находятся там, где им и полагается быть – на мне. Я отчетливо помню, что я их надел.
– Нет, сейчас они, во всяком случае, не на вас, – заявил он.