– Да. Если человек превышает среднюю норму в росте и силе, мы отрезаем ему ногу или руку, чтобы уравнять с остальными. Так сказать, слегка сокращаем его. Видите ли, Природа пока еще отстает от века, и мы стараемся ее подправить.
– Но вы же не можете упразднить ее? – удивился я.
– Ну, не полностью, – признал он. – Хотя нам этого хочется. Впрочем, – добавил он с простительной гордостью, – мы уже неплохо преуспели.
Я спросил:
– А как вы поступаете с исключительно умным человеком? Что делаете с ним?
– Теперь это нас не особенно беспокоит, – ответил он. – Мы уже довольно давно не сталкивались с опасностью чрезмерно развитого мозга. Но если такое случается, мы производим хирургическую операцию и приводим мозг к обыкновенному уровню. Я иногда жалел, – пробормотал пожилой джентльмен, – что мы не умеем повышать качество мозга, вместо того чтобы понижать его, но, разумеется, это невозможно.
– И вы считаете правильным то, что подрезаете людей таким манером и понижаете их умственные способности?
– Разумеется, это правильно!
– Как-то вы уж очень самоуверенны, – возразил я. – Почему «разумеется»?
– Потому что это решает большинство.
– Да почему это считается правильным?
– Большинство не может ошибаться, – ответил он.
– О! А подрезанные люди тоже так думают?
– Они! – воскликнул он, явно удивленный вопросом. – Так ведь они в меньшинстве.
– Да, но ведь даже меньшинство имеет право на собственные руки, ноги и головы, разве нет?
– У меньшинства нет прав, – ответил он.
– Значит, тому, кто хочет жить здесь, нужно принадлежать к большинству, верно?
– Да, – ответил он. – В основном все к нему и принадлежат. Это гораздо удобнее.
Город казался мне все менее и менее интересным, и я спросил, нельзя ли для разнообразия выйти за его черту и посмотреть окрестности.
Мой проводник сказал:
– Да, конечно, – но предупредил, что вряд ли мне там понравится больше.
– Но ведь раньше за городом было так красиво, так приятно прогуляться перед сном – большие зеленые деревья, луга, где ветер колыхал траву, и небольшие коттеджи, увитые розами, и…
– О, мы все это изменили, – перебил меня пожилой джентльмен. – Теперь это один большой огород, разделенный на участки дорогами и каналами, прорытыми под прямыми углами. За городом не осталось никакой красоты. Мы упразднили красоту, она мешала равенству. Сочли несправедливым, что одни люди живут среди таких дивных пейзажей, а другие на бесплодных пустошах. Поэтому мы сделали так, чтобы везде все выглядело одинаково и чтобы ни одно место не выделялось среди других.
– А можно ли переселиться в другую страну? – спросил я. – Не важно, в какую именно, просто в другую.
– О да, если хочется, – сказал мой спутник. – Но зачем? Все страны теперь одинаковы. Весь мир стал одним народом – один язык, один закон, одна жизнь.
– И нет никакого разнообразия нигде? – уточнил я. – А чем вы занимаетесь на досуге, для удовольствия? Есть ли у вас театры?
– Нет, – ответил мой проводник. – Театры пришлось упразднить. Актерский темперамент оказался совершенно не способен принять принципы равенства. Каждый актер считал, что лучше его в мире нет, и, по сути, ставил себя выше всех остальных людей. Не знаю, так ли это было в ваше время?
– В точности так, – заверил его я, – но мы не обращали на это никакого внимания.
– Ну а мы обратили, и в результате закрыли театры. Кроме того, «Общество бдительности Белой Ленты» постановило, что все развлекательные заведения порочны и ведут к деградации, а поскольку это очень энергичное и решительное общество, оно быстро перетянуло на свою сторону большинство, и теперь любые развлечения запрещены.
Я спросил:
– А книги вам читать разрешается?
– Их теперь почти не пишут, – ответил он. – Видите ли, раз уж мы живем столь совершенной жизнью, раз уж не осталось в мире ни ошибок, ни печали, ни радости, ни надежды, ни любви, ни горя и все так правильно и упорядоченно, то и писать-то не о чем, кроме, разумеется, Назначения Человечества.
– И в самом деле, – согласился я. – Теперь понятно. Но как же старые книги, классика? Ведь был Шекспир, и Теккерей, и Вальтер Скотт, да и у меня самого одна-две вещички не такие уж плохие. Что вы сделали с ними?
– О, весь этот старый хлам мы сожгли, – сказал он. – В них слишком много старых ошибочных идей из старых, ошибочных, гадких времен, когда люди были настоящими рабами и вьючным скотом.
Он рассказал, что прежние картины и скульптуры тоже уничтожены, частью по той же самой причине, а частью потому, что их сочло неподобающими «Общество бдительности Белой Ленты», вошедшее у них в большую власть. А любые новые виды искусства и литературы запрещены, ибо подобные вещи стремятся подорвать принципы равенства. Они заставляют людей думать, а мыслящий человек становится гораздо умнее тех, кто думать не желает. Естественно, те, кто не хочет мыслить, начали возражать, а поскольку их большинство, они своего добились.