Так что же, значит, она не была влюблена в Вилли? Да, значит, не была. Ее любовь к Вилли шла от ума, продиктованная вниманием и заботой, жила в кончиках ее своевольных пальцев. В ней не было этого обожания, слияния телесного с духовным, этой тоски, пронизывающей все существо. В случае с Вилли она не довольствовалась тем, чтобы быть для него просто самою собой и женщиной. Здесь же неоспоримо было налицо то единственное, неповторимое состояние влюбленности, какое она и не надеялась уже когда-либо изведать снова. Мало того, лежа пластом на земле и наблюдая, как скользят по бороздчатому стану акации солнечные блики, она чувствовала, что такого с нею еще никогда не бывало… Мэри со стоном повернулась лицом вниз.
Большая любовь непременно приносит радость, однако дальнейшие думы принесли Мэри не меньше огорчений. Делать с этим огромным чувством, нежданно обнаруженным ею в себе, было решительно нечего. Во-первых, Дьюкейн принадлежал Кейт, но это еще не все. Помимо прочего, для такой, как она сама, он был абсолютно недосягаем. Да, он был очень добр по отношению к ней, но это объяснялось лишь тем, что он был хороший человек и доброта его распространялась на каждого. Его внимание к ней было профессиональным, действенным и ограниченным во времени. Она была слишком уж заурядным объектом, чтобы надолго задерживать на себе его взгляд. В общем, была для него чем-то привычным, как бывает привычным присутствие расторопной прислуги.
Разумеется, он не должен был ничего знать. Сколько ей времени понадобится, чтобы излечиться?.. При мысли, что она знает о своем состоянии от силы двадцать минут, а уже задается вопросом об исцелении, из-под сомкнутых век у Мэри выступили слезы и, смешиваясь с каплями пота на блестящем от влаги лице, покатились на теплую траву. Нет, она не станет помышлять об исцелении. Впрочем, у нее было такое чувство, что ей вовек не исцелиться. Так, в этом состоянии, она и проживет до конца своих дней. А он ничего знать не должен. Ей ничем нельзя себя выдать, ни вздохом, ни единым движением.
Тем не менее прошло два дня — двое суток непрерывных терзаний, — и она поняла, что должна его увидеть. Она увидится с ним ненадолго, скажет две-три банальные фразы — и уйдет. Но повидаться с ним должна во что бы то ни стало, иначе она умрет. Сама не своя от обуревающих ее чувств, Мэри отправилась в Лондон, позвонила ему и спросила, нельзя ли к нему зайти на минутку до обеда.
Придя к Дьюкейну, она сидела изнывая, мысленно творя молитвы. Бурная радость от его присутствия пробивалась сквозь матрицу ее тупости, ограниченности, неспособности сказать хоть одно нешаблонное слово. Джон, взывала она про себя, дорогой мой, помоги мне вынести это!
Джон Дьюкейн, облокотясь на спинку кресла, не отрываясь разглядывал круглую головку Мэри, компактную, как на полотнах Ингра[50], со смугло-золотистой кожей и очень маленькими ушами, за которые она закладывала свои прямые темные волосы.
Каким образом, говорил себе Джон Дьюкейн, я очутился в этом нелепом и ужасном положении? Почему веду себя как последний осел? С какой радости меня так некстати, не ко времени и не к месту, но со всей очевидностью угораздило до безумия влюбиться в моего старого друга Мэри Клоудир?
Дьюкейну казалось сейчас, что давно уже мысли его обращаются к Мэри, сбегаются к ней, словно дети, словно ручное зверье. Важную роль здесь сыграла минута, когда он подумал, что они с ней одних и тех же правил. Впрочем, и задолго до того, как мысль эта обрела четкую форму, он знал, что они похожи — похожи в том существенном, что относится к сфере нравственности. Ее образ бытия сообщал ему нравственную, даже метафизическую уверенность в правильности мироустройства, в реальности добра. Во всякой любви скрыто ценное зерно, даже когда пустельгу влечет к пустельге, дрянцо — к дрянцу. Однако в природе любви заложено стремление отличать хорошее, и лучшая любовь — всегда хотя бы отчасти любовь к хорошему. Дьюкейн сознавал, очень ясно и с самого начала, что его и Мэри объединяет то хорошее, что есть в них обоих.
Огромное уважение, которое Дьюкейн питал к Мэри, доверие к ней, высокая оценка ее бесспорных достоинств легли в основу приязни, а та, под совокупным воздействием его потребностей, переросла в любовь. К этому времени, возможно, он стал идеализировать ее, а влюбился в ту минуту, когда подумал: «Она лучше меня». Утрачивая постепенно былое чопорное самоуважение, он ощутил потребность совместить образ достойного человека с кем-то другим. Отношения с Джессикой и даже отношения с Кейт — пожалуй, в большей степени, хоть и не напрямую, как раз отношения с Кейт — ввергли его в сумбур. Он принадлежал к числу людей, которые, если их лестное мнение о себе поколеблено, теряются и сникают. Потребность в Мэри возникла у Дьюкейна вместе с нуждой в лучшем представлении о самом себе. Она явилась утешительным противовесом его самоуничижению.