Сам Муссолини уже давно без ненужной скромности начинал усматривать приятное сходство между своей собственной особой и Юлием Цезарем. А в восторженной фашистской печати без всякого юмора обсуждался вопрос, чем именно превосходит Муссолини великого древнеримского диктатора. Правда, дело это было уже после завоевания Абиссинии, но до того, как это приобретение оказалось столь обременительным и непрочным. Во всяком случае шум, поднятый вокруг цивилизаторской миссии Италии в Африке, был так велик и дал столь плодотворные результаты, что даже в английской печати - по крайней мере в той её части, которая склонна была поддерживать фашизм, - стало всё чаще повторяться утверждение, что мешать итальянцам в деле завоевания Абиссинии значило бы бороться против незыблемого исторического закона, подчиняющего расы варварские расам культурным. При этом английские ответственные деятели недвусмысленно давали понять, что, пожалуй, не следует европейцам слишком яростно между собой ссориться на глазах "цветных рас".
Близилось, впрочем, такое время - оно наступило в 1936 г., с итальянской интервенцией в Испании, - когда в своих планах присвоения всего, что плохо лежит на Балканском полуострове или в Африке, Муссолини уже не прикрывался ни личиной защитника обездоленных европейских народов, ни рыцарской мантией "крестоносца культуры", пекущегося о просвещении коснеющих в невежестве африканских варваров. Уже возникла и всё более крепла пресловутая "ось", и, опьянённые иллюзией своего всемогущества и сознанием полнейшей безнаказанности, фашистские дипломаты решили, что им уже можно избавить себя от той "дани", уплачиваемой добродетели пороком, каковой, по старинной поговорке, является лицемерие. Немецкий Эрзатц-Наполеон (так называет Гитлера немецкая эмигрантская печать) и итальянский Эрзатц-Цезарь в самые последние годы перед новой мировой войной быстро и легко стали отвыкать от всяких дипломатических стеснений и условностей... Затейливые и многообразные маскировки всё чаще и чаще заменялись открытыми угрозами.
Приём систематических угроз и терроризирования противника
Метод угроз является не таким излюбленным в дипломатии, как приём маскировки, но и он широко распространён и не раз с давних пор с успехом практиковался в истории международных отношений.
В исторически засвидетельствованных случаях применения этого приёма приходится различать две категории: во-первых, дипломаты очень часто пускали в ход запугивание противника, на самом деле вовсе не имея в виду исполнения своих угроз; во-вторых, иногда они и на самом деле были готовы сопроводить свои слова действиями. Некоторые примеры, взятые не из слишком дальних времён, могут иллюстрировать оба указанных приёма.
Александр I, уже твёрдо зная (дело было весной 1812 г.), что нашествие Наполеона на Россию неизбежно и начнётся в ближайшем будущем, решает как можно скорее прекратить войну с Турцией, тянущуюся уже шесть лет, чтобы освободить армию Чичагова и вернуть её в западную Россию. Как всегда то бывало в критических случаях, царь призывает Кутузова, ненавистного ему лично "одноглазого сатира", умницу, дипломата, которому Суворов давно выдал аттестацию: "Умён, умён! Хитёр, хитёр! Его никто не обманет!". Александр поручает Кутузову переговоры с турками и даёт ему широкие полномочия: пусть уступает им во всём, лишь бы поскорее заключить мир и вернуть в Россию Южную армию. Кутузов едет в Бухарест и начинает переговоры. Он имеет дело с великим визирем, который потому и взял на себя эти переговоры, что считал себя весьма проницательным и хитрым политиком. Кутузов, однако, придерживался гораздо менее лестного мнения об умственных способностях великого визиря. Турецкий дипломат знал о грозе, идущей на Россию, и обнаруживал упорство. Кутузов сильно сбивал его с толку своей нарочитой самоуверенностью и спокойствием. Но окончательно выиграл свою партию старый русский генерал в этой дипломатической игре, необычайно смело и удачно пустив в ход совершенно неосуществимую в тот момент угрозу. До Бухареста дошли сведения, что Наполеон послал в Вильно к Александру графа Нарбоина для каких-то переговоров. На самом деле эта посылка была затеяна Наполеоном: лишь для нужного ему выигрыша времени, а также в надежде, что пронырливый и ловкий граф Нарбонн успеет под рукой собрать кое-какие сведения, необходимые французскому штабу. Словом, ни в малейшей степени поездка Нарбонна не знаменовала мирных намерений французского императора. Кутузов это отлично понимал. Но он встретил визиря с сияющим лицом. С Наполеоном мир! Сегодня мир, а завтра - союз! А послезавтра-это уже визирю предоставлялось сообразить без посторонней помощи - оба императора полюбовно разделят Турцию! Перепуганный визирь растерялся: ведь через маршала Себастиани правительству Оттоманской Порты давно и точно было известно, как ещё в 1807 г. в Тильзите Александр и Наполеон говорили о разделе турецких владений. Турки не знали, кому верить: Кутузову или опровержениям, которые, конечно, должны были последовать с французской стороны? Но факт поездки Нарбонна в Вильно был налицо. С другой стороны, Кутузов сумел так умно, учтиво, ласково преподнести свою угрозу, не высказывая её прямыми словами, что великий визирь окончательно испугался. Он пошёл на совсем неожиданные уступки, и Кутузов вывез из Бухареста договор, по которому Россия получала богатую Бессарабию. Наполеон был в ярости, когда узнал, как необычайно ловко "старая русская лиса" обманула турок; ведь Кутузов обеспечил для России турецкий нейтралитет, притом не только ничего за это не заплатив, но ещё получив ни с того, ни с сего от самих турок обильную земельную придачу! Успех Кутузова в Бухаресте может служить классическим примером удачного применения дипломатом этого приёма тонкой угрозы.