К 1908 г. выяснилось, что все попытки Германии получить от Франции по крайней мере хотя бы "отступное" не приводят к цели.
Вильгельм и канцлер Бюлов не могли и не хотели на этом успокоиться. Они видели, как французы, пользуясь всяким поводом якобы для защиты интересов французских граждан, всё дальше и бесцеремоннее внедряются в Марокко. Германская империалистическая пресса не переставала насмешками и укоризнами преследовать имперскую дипломатию за то, что она позволяет французам издеваться над Германией и, несмотря на Алхесирасский акт, захватывать постепенно всё Марокко. Эти нападки приобрели особенно ожесточённый характер после того, как французские войска высадились в одном из лучших марокканских портов, в Касабланке. Именно там внезапно и вспыхнул конфликт, по поводу которого европейская пресса снова кричала о надвигающейся опасности "общего поясара", т. е. мировой войны.
Самый предлог для конфликта был незначителен. Несомненно, если бы в Германии не накопилось столько раздражения по поводу марокканских дел, конечно, ни Вильгельм, ни его канцлер не подумали бы сразу же взять боевой тон. В сентябре 1908 г. германский консул в Касабланке припрятал у себя на несколько дней дезертиров германского происхождения, бежавших из расположенного в Северной Африке французского "иностранного легиона". Когда дезертиры в сопровождении одного из консульских чиновников пробирались на пароход, на них напала французская полиция и арестовала всю группу; чиновника же избили - по показаниям французов, слегка, а по его собственному утверждению, весьма чувствительно. Началась острая дипломатическая переписка; в германском министерстве громко заговорили о вопиющем нарушении неприкосновенности чинов консульства; кстати вспомнили и о том, почему вообще французы хозяйничают в Касабланке, кто дал им право нарушать Алхесирасский договор и т. д.
Германский посол в Париже Радолин несколько раз подряд побывал у первого министра Клемансо, но конфликт никак не улаживался. Клемансо предлагал передать всё дело на рассмотрение Гаагского международного трибунала: если трибунал решит в пользу Германии, то Франция принесёт извинение. Но канцлеру Бюлову хотелось и в Марокко и в вопросе о Боснии и Герцеговине прежде всего испытать, крепка ли Антанта. Поддерясат ли Россия и Англия Францию, если ей пригрозить войной? Поэтому Бюлов требовал, чтобы Франция извинилась немедленно, ещё до гаагского разбирательства. Дело не сдвигалось с мёртвой точки. Бюлов рассчитывал на то, что не захотят же Россия и Англия воевать из-за совсем для них постороннего вопроса. Но и Клемансо соображал, что германское правительство едва ли начнёт страшное побоище из-за ареста каких-то дезертиров и обиды консульского чиновника в Касабланке. Наконец, тон германской прессы, явно под влиянием канцлера, стал решительно угрожающим. Тогда посол Радолин явился рано утром к Клемансо за окончательным ответом. между ними произошёл диалог, который впоследствии изображался во французской и английской печати, быть может, в несколько стилизованном виде. Во всяком случае ни Клемансо, ни Радолин с опровержением не выступили. После новых бесплодных настояний на немедленном извинении Радолин встал и заявил, что ему велено в случае окончательного отказа со стороны Клемансо вечером этого же дня покинуть Париж. "Но, monsieur, ведь вы ещё поспеете в полдень на гораздо лучший курьерский поезд!" - воскликнул Клемансо, вынимая часы и показывая их посетителю. Так или иначе, Радолин не уехал ни с курьерским, в полдень, ни с пассажирским, вечером; войны тоже не произошло; Германия согласилась передать дело в Гаагский трибунал. Позднейшее решение трибунала было "вничью", с обоюдными объяснениями и извинениями.
Итак, на этот раз приём угрозы не привёл к цели. Но этим дело кончиться не могло. Не прошло и трёх лет, как угроза снова была пущена в ход и снова по поводу Марокко. На этот раз дипломатическое выступление Германии было обставлено серьёзнее.
За этот промежуток времени переменились все действующие лица: канцлером был уже не Бюлов, а Бетман-Гольвег, французским премьером - не Клемансо, а Жозеф Кайо, германским послом в Париже - не Радолии, а фон Шён. Но главным действующим лицом в достопамятном конфликте 1911 г. явился германский статс-секретарь иностранных дел Кидерлен-Вехтер.
Это был очень способный и деятельный человек, головой выше канцлера Бетман-Гольвега, который всегда оставался лишь исполнительным чиновником. Кидерлен-Вехтер, как потом оказалось из изданной после его смерти переписки, ни в грош не ставил своих начальников - сначала Бюлова, потом Бетман-Гольвега; столь же дёшево расценивал он и самого императора. Характера он был неуживчивого, и его долго затирали по службе. Только с июня 1910 г. он добился, наконец, назначения на пост статс-секретаря иностранных дел. При сколько-нибудь активном канцлере этот пост не имел особого значения: всей внешней политикой империи руководил канцлер. Но при таком канцлере, как Бетман-Гольвег, такой статс-секретарь, как Кидерлен-Вехтер, неминуемо должен был играть первую роль. О Бетман-Гольвеге его недруги говорили, что он считает себя специалистом по внутренней политике только потому, что ничего не понимает в политике внешней. В частности канцлер хорошо сознавал всю запутанность положения Германии в марокканском вопросе, но, даже понатужившись, он не мог изобрести никакого выхода: разрешить эту задачу он предоставил новому статс-секретарю. Кидерлен-Вехтер видел, что французы совсем уже перестали стесняться в Марокко и что захват всего, ещё остающегося там незатронутым, идёт быстрыми шагами. У германского статс-секретаря давно созрело убеждение, что нужно во что бы то ни стало договориться с французами, Другими словами, надобно сказать им прямо, что можно и прекратить комедию с "защитой независимого султана от мятежников" (под этим предлогом французы, возя с собой султана с места на место, захватывали одну часть страны за другой). Следует просто провозгласить французский протекторат над Марокко. Германия на это согласна, но она настойчиво требует отступного, т. е. какой-нибудь частицы земли, по возможности в самом Марокко. Кидерлен несколько раз заговаривал на эти темы с французским послом в Германии Жюлем Камбоном; тот даже в Париж ездил по этому поводу, но ничего утешительного оттуда для Германии не привёз. Во французском кабинете снова сидел - правда, в качестве морского министра - тот же непримиримый Делькассе, который начал захват Марокко и, как сказано, ушёл в отставку в 1905 г., не желая уступать Германии. Теперь, в 1911 г., он был настроен по прежнему и очень влиял в том же духе на весь кабинет.