— Я тобой горжусь. Думаю, ты займешь первое место.
Я не понимаю: она просто хочет сделать мне приятно или в самом деле считает, что я выиграю?
— Было бы здорово. Но, если честно, я буду рад, даже если просто получу призовую ленточку.
Едва звучит последнее слово, мне становится стыдно, что я это сказал.
— А ты хочешь прийти? На конкурс?
— Я бы с удовольствием, Дэнни, но мне нужно ехать дальше. Я обещала родне, что буду на следующей неделе. Они думают, я поеду на автобусе… и папа тоже.
— А почему ты не на автобусе?
— Так неинтересно. Для меня путешествие — нечто большее, чем просто переезд из одного штата в другой.
— А ты не боишься… людей… вроде того парня?
— Не-а. Я умею с такими справляться.
Я задумываюсь о том, сколько жизненного опыта получила Сэм, сколько мерзких вещей она повидала. Я за нее глубоко тревожусь, беспокоюсь, что она, может быть, слишком хороша для этого мира, что он съест ее заживо. Помогает незнакомцам, которые встречаются ей на пути, доверяет тем, кому доверять нельзя. Она кажется совершенно открытой. Что внутри, то и снаружи. И хотя миру нужно больше людей вроде Сэм, лучше бы им не быть привлекательными и наивными девочками-подростками, которые и вполовину не подготовлены к жизни настолько, насколько им кажется.
Я показываю Сэм пруд в другой части парка. Мы несколько раз обходим его вокруг, разговариваем про школу, планы на будущее, наши цели. Сэм рассказывает про Джорджию, про то, как она около двух лет работала в кафе. Она рассказывает о людях, которые ей там встречались, вроде парня, что заказывал черный кофе, бросал туда мед и изюм, а потом поливал всем этим вафли. Она говорит, на чай он оставлял ей десять баксов и печенье с предсказанием. Каждое утро. А еще была мать-одиночка с четырьмя детьми, которая регулярно заходила, чтобы заказать только тосты с водой, но Сэм всегда приносила им еще яйца, картофельные оладьи и бекон, но никогда не говорила матери, что на самом деле тосты полагалось подавать без всего остального. Сэм говорит, что не хотела смутить женщину, не хотела, чтобы та чувствовала, будто мало дает своим детям.
Я вижу, что Сэм искренне любит людей и пытается им помогать. Даже от тех, кто ее обидел, она просто удаляется — не ищет, как отомстить, не желает зла, а просто уходит и все. Она называет таких людей 'токсичными'. И в этом есть своя логика.
В итоге мы сидим под раскидистой плакучей ивой — самой большой из всех, что я когда-либо видел, — уже стемнело и под кваканье лягушек вышла луна, а на зеркальной поверхности воды отражается небо. Некоторые, наверное, назвали бы это романтичным.
Сэм заговаривает о том, как иронично, что у нас с собой есть постельные принадлежности: у меня подушка, у нее спальный мешок, и что мы сидим под луной и сама природа укрывает нас и дает место, где можно улечься. Мы делим между собой мою подушку и ее спальник, беремся за руки. Сэм говорит о судьбе и тому подобном, но я почти все пропускаю мимо ушей. В ее словах есть глубокий смысл — это потрясно, — и, хотя я почти ничего не понимаю, я чувствую красоту. Будто это стихи.
Будь я постарше, мы бы, наверное, целовались под луной, но нам хватает того, что мы просто лежим и разговариваем — двое ребят, которые оказались на разных этапах своей жизни и вглядываются сквозь гнетущий туман настоящего в будущее, что лучится яркими надеждами. В этот момент у нас есть именно то, чего мы хотим.
Наступает ночь, уже, должно быть, поздно, потому что мне хочется спать. А потом Сэм сжимает мою руку и говорит:
— Споки, Дэнни. Сладких снов.
Я тоже желаю ей спокойной ночи и сладких снов, а потом у меня выступают слезы. Но она об этом не догадывается. Я отворачиваюсь от нее и задерживаю дыхание, чуть не давлюсь; я знаю, что если не буду этого делать, то совсем разрыдаюсь. Я чувствую, как слезы стекают по моим щекам на подушку, и сдерживаться становится тяжелее, ведь я боюсь, что она заметит, потому что лежит очень близко. И я понимаю, что Сэм замечает, потому что она поворачивается ко мне, обнимает рукой и прижимает к себе. И все не произнося ни слова. Как будто понимает. Я хочу рассказать ей, что у меня умерла мама, а я ничего не сделал, но я не могу говорить, не срываясь на рыдания. Поэтому просто закрываю рот и позволяю Сэм обнимать меня, поглаживая мои волосы и шепча, что все будет хорошо. Так я и засыпаю — утешаемый ее объятиями и звучанием ее невинного, ангельского голоса.
Воскресенье
Я просыпаюсь, а Сэм еще спит — мы лежим друг к другу спиной. Я осторожно сажусь и немного наблюдаю за тем, как она спит. Когда я в первый раз увидел ее возле 'Грека', она показалась мне красивой, но теперь, после того как я немного ее узнал, личность Сэм дополнила ее образ лучше любого макияжа, украшений или прически. Я сижу, благодарный за то, что встретил ее, но знаю, что сегодня она уедет, а я останусь здесь — и все. Но как и в случае с папой, я стараюсь сосредоточиться на хороших воспоминаниях и быть благодарным, а не оплакивать потерю. Это передалось мне от тети Санни. И оно работает.