Полиэтилен толстый и поддается с трудом. Я вожусь с ним добрые полчаса, два раза приходится выходить наружу за свежим воздухом. Ко мне пристает как минимум дюжина мух, когда я стараюсь просунуть под маму полиэтилен. Как только я справляюсь, а полиэтилен и скотч заканчиваются, я замечаю небольшое пятно, которое остается непокрытым, — часть головы. Меня это не волнует, потому что над ней еще остается простыня, а мне нужно только избавиться от вони и все растущего облака мух. Должно быть достаточно. Еще раз передохнув снаружи, я взбегаю на второй этаж и принимаю прохладный душ.
После душа спускаюсь вниз. Я не уверен, но, кажется, полиэтилен и правда помогает от вони. Я отключаю от сети мамин телевизор и отношу его к себе в комнату. Ставлю на комод, вставляю кабель в розетку, подсоединяю небольшую антенну и включаю. Потом проверяю, заперт ли дом. Зайдя в кухню, натыкаюсь на миски Ингрид. Сухие и пустые. Размышляю, скоро ли она найдет себе дом. Не сомневаюсь, что скоро. Она хорошая собака. Я по ней скучаю.
Хватаю упаковку чипсов, колу, буханку хлеба и снова взбегаю наверх. Сидя у себя на кровати, чистый и охлажденный душем, в окружении еды и с пультом в руке, я ощущаю свободу. Не такую, как когда катаешься на качелях с красивой девушкой, а свободу иного толка, когда тебе ни перед кем не надо отвечать. Не надо иметь дело с последствиями пьянства. И хотя последние четыре года я и так заботился о себе сам — беспризорный ребенок с одним живым, но бездействующим родителем — и мог притащить к себе в комнату любую вредную еду, какую хотел, или выйти из дома посреди ночи, а то и прогулять целую неделю школы, сейчас все по-другому. Никто не может на меня накричать, не может унизить, не может раскритиковать мои занятия. Никаких больше притеснений. До сих пор это давило на меня невыносимым грузом, но теперь, в первый раз с тех пор, как умер папа, груз исчез. Может, жить в приюте будет не так уж плохо. Может, это будет лучшее из того, что происходило со мной в жизни. А может, нет.
Я зажигаю ароматическую палочку и после нескольких часов перед телевизором открываю окно и смотрю на звезды, тогда как Новый Орлеан исполняет для меня симфонию автомобилей и поездов, иногда дополняемую шарканьем редких пешеходов. Я кладу подушку на подоконник. И вот так, высунув голову и вдыхая свежий ночной воздух, засыпаю и вижу сны о приютах и мухах.
Вторник
Когда звенит будильник, я вскакиваю с постели и подбегаю к календарю на стене. Вычеркиваю вчерашнюю дату и смотрю на завтрашний квадратик с пометкой 'Кнкрс!'. Мне не верится, что он уже завтра. Выиграю я или проиграю, но завтра вечером я уже смогу сказать себе, что хотя бы пытался. И пусть кто-то подумает, будто то, что я сделал на прошлой неделе, бессердечно, отвратительно или даже безумно, я этим горжусь.
Похоже, я оказался прав. Полиэтилен действует. Хотя мамино состояние под ним явно ухудшилось, по воздуху это не заметно. Он снова стал сносным, по крайней мере в моей комнате. И не может быть, чтобы я к нему привык. Можно назвать это непреклонной уверенностью. Тетя Санни, до того как уехала в погоне за своей мечтой, любила говорить: 'Не отрывай глаз от приза и будь непреклонен'. Тогда я не знал, что это слово значит, но сейчас я очень хорошо понимаю его смысл.
Непреклонен. Н-Е-П-Р-Е-К-Л-О-Н-Е-Н. Непреклонен.
В обед я вижусь с Картером. Он говорит, что вчера пытался до меня дозвониться, чтобы спросить, не хотел ли я покататься на великах. Я забыл, что так и не включил телефон в сеть. Но, задумавшись об этом теперь, решаю, что это и к лучшему. Я понятия не имею, что бы ответил, если бы мне позвонили и попросили позвать маму. Ее подруги знают, что она редко выходит из дома. Я могу только сказать, что она спит или пошла в душ, но рано или поздно это вызовет подозрения.
Перед тем, как вернуться в класс, я заглядываю в актовый зал и представляю себя на сцене: люди смотрят, восхищаются, аплодируют, когда я проговариваю по буквам каждое доставшееся мне слово. Может быть, папа следит за мной сверху. Может быть.
Завтра вечером я буду там.
После уроков я забрасываю ранец на крыльцо, запрыгиваю на велик и мы встречаемся с Картером в поле за школой. Я показываю ему поляну, и он рассказывает о том, что мы можем там делать, обо всех возможностях, таящихся в этом месте. Я слушаю молча. Я не говорю ему, что после среды он останется один. И еще не рассказываю про Сэм. Я знаю, он этого не поймет и будет только дразнить, что я не попытался ее поцеловать.
Оставшуюся часть дня мы проводим катаясь по грунтовым дорожкам, развлекаясь прыжками в грязи, стараясь, чтобы получалось еще выше, еще опаснее. Покатавшись несколько часов, мы направляемся на заправку, и я покупаю нам колы и шоколадных батончиков на деньги, которые еще нашел в доме. Потом садимся на обочине и смотрим, как люди входят с пустыми руками, а потом выходят с коричневыми бумажными пакетами, полными гремящих бутылок, или сжимая в руках свежие пачки сигарет.