Я беру школьный ранец к себе в комнату и складываю в него несколько любимых футболок, запасную пару джинсов, календарь и 'Храм золота', который дала мне Сэм. Затем оглядываю комнату и понимаю, что у меня не так уж много хороших воспоминаний о ней. Это была не столько комната, сколько жалкая гробница для растущего мальчика. Больше всего я буду скучать по дому Картера, грунтовым дорожкам и, уж конечно, Кемпер-парку и 'Самбо': эти два дня с Сэм я не забуду никогда.
Я спускаюсь вниз и еще раз смотрю на маму. Подумываю снять полиэтилен, но зачем? Как бы плохо ни выглядела эта пленка, с таким-то запахом, даже после всех моих неуклюжих стараний его скрыть, если ее развернуть, менее ужасным зрелище не станет. И суть будет все та же: я всю свою жизнь жил, притворяясь, будто у меня есть мать.
Я слышу сирены вдали. Кладу ленту в ранец и застегиваю молнию. Я готов.
Выхожу на крыльцо, сажусь на ступеньки и жду. Сирены становятся громче, их как минимум две. Не проходит минуты, как перед домом паркуются скорая и полиция. Ко мне подходят полицейский и два врача скорой. Полицейский начинает говорить, что в участок поступил звонок с сообщением о смерти, но вдруг чует запах, заглядывает в дверной проем и видит кишащий мухами пленочный шар.
Полицейский подносит руку к пистолету, будто это происходит в кино, и спрашивает:
— Что под пленкой, парень?
Я говорю ему, что там моя мама и она мертва уже некоторое время. Я говорю, что сам завернул ее, и объясняю почему. Пока я говорю, подъезжает еще одна полицейская машина. Первый полицейский заходит в дом, его рука так и хочет схватиться за пистолет. Врачи идут следом. На руках у них белые перчатки, у одного с собой чемоданчик. Когда они проходят мимо меня, я чувствую запах латекса.
Я не смотрю на них, но слышу, как они сзади разворачивают плотную пленку, а мухи жужжат, как сумасшедшие. Слышу, как врачей чуть не тошнит, а потом полицейский спрашивает:
— Это ты ее завернул? — Будто не может в это поверить.
Потом он передает что-то по рации — я не все разбираю, — что-то вроде сообщения, что обнаружено тело, женщина, и нужен фургон. Второй полицейский к этому времени тоже заходит в дом: кажется, и его начинает тошнить. Потом все четверо выходят и закрывают дверь. Врачи направляются к машине скорой и околачиваются возле нее, будто чего-то ждут, а полицейские спускаются с крыльца и останавливаются на тротуаре. Один достает небольшой блокнот и начинает задавать мне вопросы.
Он спрашивает, что случилось с мамой и где был я, нашел ли я ее только сегодня, где мой папа, потом еще раз спрашивает про полиэтилен и почему я ее завернул. Я рассказываю ему, что случилось шесть дней назад и почему я не звонил. Полицейские переглядываются, будто это одна из тех невероятных историй, которые можно рассказать в участке, а потом один из них возвращается к своим записям. Я не говорю им ни о плохом обращении, ни о пьянстве, ни о том, что мама хотела, чтобы меня у нее не было. Я не упоминаю ни об Ингрид, ни о том, как провалил конкурс, потому что у меня сдали нервы, ни о греке, который выставил цену в два доллара за колу, когда все вокруг умирают от жары.
Вокруг постепенно начинают собираться любопытствующие: одни показывают пальцами и выражают догадки, другие смотрят молча. Я вижу: полицейские не знают, что делать и как себя со мной вести — как с преступником или как с несчастным ребенком, оставшимся без родителей. Наконец один из них говорит, что мне нужно пройти с ним, и берет меня за предплечье, не жестко и не грубо, но достаточно твердо, чтобы дать понять: кроме как с ним, я никуда пойти не могу.
Когда полицейский подводит меня к своей патрульной машине, мистер Артуэлл улыбается мне со своего мятно-зеленого кресла. Мягкой, понимающей, оптимистичной улыбкой. Будто он знает, что, несмотря на мою ситуацию, жизнь еще только начинается. Мистер Артуэлл кричит, продолжая улыбаться: 'Ты сможешь, Дэнни! Ты сможешь!' Это мантра, которую я буду повторять в последующие годы. А потом поднимает пиво и делает долгий глоток.
Полицейский открывает заднюю дверцу, берет мой ранец, ждет, пока я сяду, и захлопывает ее. Автомобиль уже заведен, и когда я чувствую запах горячего винила, то понимаю, что не сидел в машине уже минимум год, а то и два. У мамы машины не было, а все, что нам было нужно, находилось поблизости.