У меня в горле встает ком, и я с трудом его проглатываю. Потом начинаю плакать. Не по маме, а потому что впервые в жизни понимаю, что верю в себя. Если на мне когда и было проклятие, то я положил ему конец. Последнее, что от него осталось, сидит сейчас в обтянутом пленкой кресле в соседней комнате.
Знаю, рано или поздно я буду вынужден позвонить и сообщить, что мама умерла. И я понимаю, что мне придется жить в детдоме, приюте или в другом месте с чужими людьми и спать в чужой кровати. Но я ни в коем случае не перейду к следующей главе моей жизни, не сделав всего, что смогу, на конкурсе. Я сделаю все, чтобы туда попасть, чтобы победить. Выиграть хоть одну призовую ленточку. Хоть какое-то напоминание, которое я смогу забрать с собой, — напоминание о том, что я нормальный, что мама ошибалась, что чтение не пустая трата времени, как и все остальное, что двенадцатилетний ребенок может посчитать интересным.
Я упаковываю себе обед, Ингрид следует за мной по пятам. До меня начинают доходить звуки стрельбы и реплики ковбоев из телевизора. Я зажимаю нос и вхожу в гостиную. Ингрид останавливается за мной на пороге комнаты. Заходить она не хочет. Я сосредоточиваюсь на вестерне и не смотрю на маму, но все равно вижу ее боковым зрением. Выключаю телевизор, жду, что она сейчас проснется и закричит, мол, как я посмел выключить. Но она не просыпается.
Я возвращаюсь в столовую, потом иду в кухню. По привычке проверяю, есть ли еда и вода у Ингрид. Есть, еще много, еще свежая. Я хватаю ранец и обед, снова захожу в гостиную, перед этим набрав в грудь побольше воздуха. Останавливаюсь у двери и оглядываюсь вокруг, стараюсь убедиться, что ничего не забыл. В столовой осталась стопка подсохших черничных 'Поп-тартс'. Я выхожу из дома и запираю за собой дверь.
Пока, мама.
Деревянное крыльцо скрипит у меня под ногами, словно провожая в школу. В воздухе, хоть и плотном и влажном, витает приятный запах скошенной травы и жареной еды. Сосед, мистер Артуэлл, стрижет кусты — идеальные шары, прямой линией отделяющие его лужайку от нашей. Хотя все дома на улице остро нуждаются в ремонте — а некоторые вовсе стоило бы снести, — мистер Артуэлл отчаянно старается забыть о том, где живет, и его двор кажется роскошным террариумом посреди свинарника.
— Куда собрался, Дэнни? В школу?
— Да, сэр.
— Сегодня жара будет!
— Да, похоже на то. — Мне кажется, будто каждое мое слово наводит на мысль, что мама лежит дома мертвая и гниет.
— Уже меньше недели осталось. Продержишься?
Я останавливаюсь и задерживаю дыхание.
— А?
— Пока тебя не отпустят на каникулы. Есть планы на лето?
Я снова начинаю дышать.
— Ах, да… Э-э, то есть нет. В смысле, не особо.
Слишком много слов.
— Ну, не буду тебя задерживать. Иди, пока поезда нет.
Передо мной, через улицу, тянется крутой травянистый склон, где по верху проходят рельсы. И хотя до школы можно дойти пешком, если дорогу преграждает поезд, ждать надо не меньше десяти минут. Я спешно взбираюсь на холм и перехожу через рельсы. Следующие полмили, которые я прохожу по спускающемуся вниз лугу, вижу кирпичные стены Магуайрской начальной школы.
За пять минут до звонка я сижу в классе, одежда липнет к телу, и мне хочется просто сорвать ее и прыгнуть в ближайший водоем. Все окна в здании открыты, в каждом классе работает минимум по два вентилятора. Финансирование не позволяет школе особо разжиться кондиционерами, поэтому их число ограничено и в большинстве классов их нет. Дышать в комнате, полной тридцати исходящих паром детей, — все равно что тонуть над водой.
Я весь день изо всех сил стараюсь не думать о маме и нахожу, что это легче, чем мне казалось. Я больше думаю о том, что я за человек такой, раз не чувствую себя разбитым и не пускаюсь в слезы. Я метаюсь между убеждением, что чувствую себя ровно так, как должен, и осуждением себя за то, что не чувствую большего. Впрочем, на самом деле женщина, которая меня родила, умерла уже очень давно. У меня были многие годы, чтобы оплакать потерю.
Как только звенит звонок, меня догоняет Картер. Я знаю его всю жизнь. Думаю, его можно назвать моим лучшим другом, хотя мы бы, наверное, могли быть еще ближе, если бы не его вранье. Он чувствует потребность производить впечатление, постоянно преувеличивая или попросту что-то выдумывая. Почему так, я точно не знаю. Но несмотря на эту небольшую стену между нами, он особенный. Думаю, нашу связь поддерживает общая любовь к книгам, хотя, подозреваю, он не прочитал и половины из того, о чем говорит.