►(К. Маркс. Письмо Ф. Энгельсу 28/I 1863 г. – К. Маркс и Ф. Энгельс. Письма, 128. 1932 г. // 30, 263.)
«Великое зло фабричной системы, как она организована в настоящее время, – говорится в первом отчете центрального совета комиссии, помеченном 25 июня 1833 года, – заключается в том, что она создает необходимость удлинять детский труд до крайних пределов рабочего дня взрослых. Единственным средством против этого зла, не прибегающим к ограничению труда взрослых, которое привело бы к еще большему злу, чем то, которое предполагается устранить, – этим единственным средством представляется план ввести двойные смены детей».
«План» этот и был осуществлен под названием Relaissystem («System of Relays»); Relay по-английски, как и по-французски, означает смену почтовых лошадей на различных станциях.
►(К. Маркс. Капитал, I, 203. Изд. 8-е // 23, 288 – 289.)
Ad vocem [что касается, по поводу] Маурер. Его книги имеют огромное значение. Не только первобытная эпоха, но и все позднейшее развитие свободных имперских городов, пользующегося иммунитетом помещичьего землевладения, государственной власти, борьбы между свободным крестьянством и крепостничеством – все это получает совершенно новое освещение.
С человеческой историей происходит то же, что с палеонтологией. Вещи, лежащие под носом, принципиально, благодаря a certain judicial blindness [какой-то слепоты суждения] не замечаются даже самыми выдающимися умами. А потом, когда наступает время, удивляются тому, что замечают всюду следы тех самых явлений, которые раньше совсем не привлекали внимания. Первая реакция против французской революции и связанного с нею просветительства была естественна: все получало средневековую окраску, все представлялось в романтическом виде, и даже такие люди, как Гримм, не свободны от этого. Вторая же реакция, – и она соответствует социалистическому направлению, хотя эти ученые и не подозревают своей связи с ним, – заключается в том, чтобы заглянуть за средневековье в первобытную эпоху каждого народа. И тут-то они, к своему изумлению, в самом древнем находят самое новое, вплоть до egalitarians to a degree [уравнителей такого рода], которые привели бы в ужас самого Прудона.
До чего все мы ослеплены этой judicial blindness [слепотой суждения]: ведь даже на моей родине, на Гунсрюккене, старо-немецкая система существовала вплоть до последних лет! Теперь я вспоминаю, что мой отец, адвокат, рассказывал мне об этом! Другое доказательство: как геологи, даже лучшие, как Кювье, истолковывают facts [факты] совершенно превратно, так и филологи такого force [калибра], как Гримм, переводят неверно самые простые латинские фразы, потому что находятся под влиянием Мезера и т.д. (который, помнится мне, восхищается тем, что у германцев никогда не существовало «свободы», но зато «воздух делает крепостным»). Например, известное место у Тацита: «arva per annos mutant et superest ager», что означает: они меняют (по жребию, откуда sortes во всех позднейших сборниках Leges Barbarum) [варварские «правды»], поля (arva), и остается еще, кроме того, общинная земля (ager в противоположность arva, как ager publicus), Гримм etc. переводят: они возделывают каждый год новые поля, и все же остается еще (невозделанная) земля!
Точно также место: «Colint discreti ас diversi» [пашут землю в одиночку и отдельно друг от друга] должно доказать, что германцы испокон веков хозяйничали на хуторах наподобие вестфальских юнкеров. А между тем в том же месте дальше говорится: «Vicos locant non in nostrum morem connexis et cohaerentibus aedificiis: suum quisque locum spatio circumdat» [«деревни они устраивают не по-нашему – со смежными и прислоняющимися друг к другу зданиями: каждый окружает свой участок свободным пространством»], и подобного рода первобытные деревни в описанной форме и по сие время еще существуют кое-где в Дании. Скандинавия, естественно, должна была получить такое же значение для германской юриспруденции и экономии, как и для германской мифологии. И лишь исходя из этого, мы могли бы разобраться в нашем прошлом. Впрочем и сам Гримм и др. находят у Цезаря, что германцы всегда селились родовыми общинами, а не в одиночку: «gentibus cognationibusque, qui uno coierant» [родами и родственными союзами, которые селились совместно].
Но что сказал бы old [старый] Гегель, если бы узнал на том свете, что «общее» [Allgemeine] означает у германцев и северян не что иное, как общинную землю [Gemeinland], а «частное» [Sundre, Besondre] не что иное, как выделившуюся из этой общинной земли частную собственность [Sondereigen]? Тут логические категории – проклятие – прямо вытекают из «наших отношений».