Элиас отвергает как холизм и историософские спекуляции в духе Гегеля или Шпенглера, так и номинализм, для которого существуют лишь индивиды со своей психологией, а общество выступает как некая «прибавка» к ним. Подобно тому как мелодия состоит из звуков, а книга — из слов, так и общество не просто составлено из индивидов, но есть «общество индивидов». Самое противопоставление «индивида» и «общества» Элиас считает изначально ложным: оно проникло в социальные науки из либеральной идеологии. Индивиды являются социальными существами со дня рождения: способы их поведения, мышления, чувствования принадлежат конкретному обществу с его структурами и образцами, которым отвечает (или нет) поведение индивидов. Ограничена даже возможность выбора между образцами и функциями. «Человек привязан к другим людям множеством незримых цепей, идет ли речь о цепях работы или собственности, либо о цепях влечений и аффектов»[207]. Сеть зависимостей изменчива, она обладает специфическим строением в каждом обществе — у кочевников она иная, чем у земледельцев, в аграрном обществе отличается от индустриального (в котором каждая страна обладает своими особенностями). Разделение труда приводит к возникновению многообразия функций, которые являются не творением отдельных лиц, но результатом их взаимодействия. Даже абсолютный монарх или диктатор при тоталитарном режиме способны изменить лишь крайне незначительную часть этого целого. Историю никто не планировал: люди XII или XVI в. явно не замышляли построить индустриальное общество. Невидимый порядок образуют сложные цепи взаимодействий, которые, при всей их изменчивости, ничуть не менее реальны, чем законы физики или биологии.
Взаимодействие между людьми можно представить как своего рода «игру», которая не есть нечто независимое от участников, но не является и каким-то «идеальным типом», абстрагируемым от индивидуальных «игроков», поскольку она ничуть не более «абстрактна», чем в нее играющие. Сами «игроки» также не являются некими неизменными «атомами», поскольку они формируются «игрой» и приучаются действовать по определенным правилам. Удовлетворение практически всех потребностей человека (не только материальных, но и эмоциональных) зависит от других людей. Отношения с другими образуют своего рода «валентности» — они могут быть «занятыми» или «свободными»: если умирает или отдаляется человек, занимавший важную позицию в нашей жизни, то образуется пустота, а это изменяет конфигурацию прочих «валентностей». Аффективные взаимосвязи имеют не меньшее значение, чем экономические. В частности, мир наших аффектов в значительной мере определяется «Мы-идентичностью»: идет ли речь о семье, племени или национальном государстве, именно они интегрируют множество других «валентностей», поскольку являются «единствами выживания» («Überlebenseinheiten»). Именно они обеспечивают безопасность индивида и группы. Поэтому для Элиаса главной функцией государства является защита от физического насилия. Он раз за разом повторяет слова М. Вебера о государстве как монополии на легитимное физическое насилие.
В этом вопросе Элиас также противопоставляет свою концепцию учению Маркса. Марксизм со своей теорией классового государства возник в эпоху, когда войны между европейскими государствами были редки, а внутренние классовые конфликты сильны, когда либеральная буржуазия выступала за ограничение роли государства и отстаивала ту точку зрения, что экономика независима от государственной власти. Маркс создал противоположную либерализму доктрину — у него государство превратилось в форму защиты буржуазных экономических интересов, — но предпосылки у либерализма и марксизма одни и те же. В действительности развитие индустрии и торговли протекало вместе с укреплением государства. Без физической безопасности, без полиции не было бы единого внутреннего рынка, а тем самым и возможностей развития у мануфактур. Хозяйство стали считать «мотором» для развития всех остальных областей, поскольку в наиболее развитой стране XIX в., Англии, развитие промышленности и торговли обгоняло развитие прочих институтов. Сегодня хоть либеральный, хоть марксистский «экономизм» устарели, и сохранение теорий такого рода обеспечивается исключительно идеологическим заказом.