Элиас не возражает против концепции «классовой борьбы», лежащей в основе марксистского понимания государства, — такая борьба присутствует в том числе и там, где речь идет о разделе «экономического пирога». Но проблему классовых отношений он считает не сводимой к одним лишь материальным интересам. Борьба идет за власть, за престиж, за «жизненные шансы» во всем их разнообразии. Развитие классовых конфликтов индустриального общества шло в ином, чем это казалось Марксу, направлении. Происходила интеграция классов в рамках национального государства, XIX–XX вв. были двумя столетиями подъема «четвертого сословия», и на сегодняшний день имеется два правящих класса со своими партиями — они продолжают свое противоборство и на уровне государственного аппарата, и в парламентах. Однако ныне они интегрированы в единое целое и неплохо взаимодействуют.
«Борьба за жизненные шансы» и «борьба за власть» — вот два исходных понятия социологии Элиаса. Очевидно, что здесь он отталкивается от идей М. Вебера. «Власть» («Macht») отличается от «господства» («Herrschaft»), «авторитета» («Autorität») и «силы» («Kraft»), не говоря уж о насилии или физическом принуждении. Любовь и потребность в эмоциональном контакте с другим человеком тоже пронизаны отношениями власти. Власть вообще не есть некая «вещь», которой можно завладеть; это — структурная особенность всех межчеловеческих отношений. Не только у родителя есть власть над ребенком, но и у ребенка — над родителями (если он им хоть сколько-нибудь дорог). Всякая функциональная зависимость между людьми создает некое устойчивое или неустойчивое равновесие с «полюсами» и «дифференциалами». «Более или менее колеблющиеся балансы власти образуют составной элемент всех человеческих отношений»[208].
Господство и подчинение образуют одно из властных отношений, в котором «дифференциал» двух полюсов таков, что возможными делаются прямое доминирование, руководство, эксплуатация. Но и здесь мы имеем дело с взаимозависимостью: нет раба без господина, но нет и господина без раба, причем раб тоже обладает известной властью над господином. Наши потребности удовлетворяются другими людьми, и в этом смысле они обладают властью над нами. Иначе говоря, власть есть прежде всего «способность», «возможность» в отношениях с другими. Здесь Элиас следует классической традиции (вспомним об определениях власти в «Левиафане» Гоббса); латинское «potestas» восходит к «potentia», русское «могущество» означает способность действия. В отношениях власти всегда есть неравенство возможностей, и в обществе идет непрестанная борьба за «жизненные шансы», за позиции, за перераспределение полномочий.
Если вернуться к метафоре «игры», то для Элиаса усложнение правил и рост числа участников неизбежно ведут к трансформации властных позиций. Сначала усложнение «игры» способствует тому, что появляются как бы два уровня участия — одни игроки передают другим свои права — вождям, царям, президентам и т. д. (такой тип «игры» он называет «олигархическим»). Возникает иллюзия, будто играют немногие избранные, хотя «верхи» всегда находятся в связи с «низами». Вместе с ростом дифференциации, кооперации, конкуренции балансы власти все более усложняются, и «олигархический» тип сменяется «демократическим» — нижние слои обретают все больший «вес» и оказывают все большее воздействие на высшие. На место прямого доминирования одних над другими посредством физического насилия или экономического принуждения приходит взаимный контроль индивидов и групп. А это возможно лишь при наличии индивидов, которые контролируют собственные влечения и способны «разумно» решать конфликты.
Существует три типа контроля: над природой, над другими людьми, над самим собой. Они связаны друг с другом, а потому исследование, предпринятое Элиасом, представляет собой описание двух параллельных процессов: формирования, с одной стороны, государства (абсолютной монархии) и, с другой стороны, — человека Нового времени, который по «ментальности» отличается от своих предшественников. Собственно говоря, «процесс цивилизации» связан именно с третьим типом контроля. В социологии Элиаса основное внимание уделяется не «состояниям», но долговременным процессам, одним из которых и является «процесс цивилизации».
Цивилизация рассматривается им не как абстрактная тотальность («западная», «китайская» и прочие цивилизации) и не как состояние, но как движение, происходящее независимо от проектов и волеизъявлений людей. Сами понятия «цивилизация», «цивилизованность», «культура» в их противопоставлении «варварству», «дикости», «животности» обладают своей историей. Окончательное оформление стандарта поведения, который именуется «цивилизованным», происходило в XVIII–XIX вв. в буржуазном обществе. Но представители «ставшего всем» третьего сословия унаследовали основные черты культурного кода от придворной аристократии — код этот распространяется сверху вниз, от высших слоев к низшим (подобно тому как на протяжении XIX–XX вв. он распространялся от буржуазии к рабочим).