«Я допускаю, что логически вы совершенно правы, что волнующие меня вопросы нелогичны и противоречивы. Но отчего же ваши аргументы, против которых я уже не в силах возражать, не убеждают меня настолько, чтобы я отказался хотя от одного из этих вопросов? Отчего, когда я принуждаю себя стать на вашу точку зрения, отвергнутые вопросы напоминают о себе тоской и болью в душе, и через минуту вновь всплывают, прорывая всякие логические преграды? Отчего они так неустранимы из моего сознания, и даже кажутся для меня дороже всего остального, что я в нем имею? Я думаю, что не в одной логике дело, и что теоретический разум некомпетентен отвергать и даже подвергать критике то, что рождается из глубочайших глубин практического разума. Может быть, нелогичность вопросов означает только то, что они выше логики?»
«Мой друг, – отвечает критик-позитивист, – если вам угодно отрицать логику, то никакой спор с вами, никакая попытка убедить вас вообще не могут иметь места. Но посмотрите, до чего жалкий вид имеет то подобие аргументации, которое вы применяете в защите своих вопросов. Разве тоска и боль в душе могут доказать что-нибудь, кроме болезни? Разве неустранимость из сознания не свойственна многим окончательно опровергнутым иллюзиям, напр., хотя бы иллюзии движения солнца вокруг земли, или движения луны вместе с вашей особой, когда вы идете? А ваше соображение, что нелогичное может быть выше, а не ниже логики, – скажите, что может быть печальнее в смысле убедительности, чем такие, “может быть – соображения”? И напрасно вы прячетесь под приоритет практического разума над теоретическим; этот удобный догмат – да не вменится он покойному Канту в день страшного суда! – никак не может отменить логику, ибо то, что называется разумом, по самому понятию “разума” должно подчиниться логике. Итак, бросьте бесплодные умствования над несуществующими вопросами, – ваши юные силы могут пригодиться на что-нибудь лучшее!»
«Ах, оставьте вы меня в покое – нервно протестует наш вопрошатель. – Нет для меня на свете ничего ни лучшего, ни худшего, пока не решены эти вопросы: а если они нелепы, то к чему я сам, и не все ли равно, куда я растрачу свои силы? Нет цели, нет смысла в жизни, все течет и изменяется, призраки рождаются из призраков, и ничего нет за ними, кроме бесконечной, зияющей пустоты. К чему мне тогда ваша логика, ваша наука, ваша критика и ваши положительные знания? Не могу я вам поверять, даже если за вас очевидность: ибо что мне в такой холодной, безжизненной очевидности?»
– И знаете ли что? – прибавляет вдруг он, останавливая свой пристальный, горящий взгляд на грустно-насмешливом лице своего собеседника, – вы, ведь, и сами не вполне себе верите. Там, в темной глубине вашей души, осталось то, против чего вы боретесь, что так горячо отрицаете. И я, милостью божией психолог и поэт, которому дано проникать в человеческое сердце дальше, чем другим людям, – я говорю вам, только ваша борьба против этих проклятых вопросов спасает вас от их фатального влияния. Если бы эта борьба кончилась, вы убедили бы всех и самого себя, и некому было бы доказывать то, что вы мне пытались доказать, – эта победа превратилась бы в величайшее поражение. Холод охватил бы вашу опустошенную душу, бездна раскрылась бы перед нею, и из ее темной глубины восстали бы все те же ненавистные и неизбежные проклятые вопросы.
– Да, этой болезни не вылечит ваша беспощадная хирургия. Вам приходится изрезать всего пациента, – и останется от него только система lege artis наложенных повязок. Лучше пойду я, неисправимый, допрашивать волны; если они и не сумеют мне ответить, то дадут мне минуту забвения в уносящем всякие вопросы созерцании. А пройдет эта минута, и вновь обступят мою душу проклятые гости, – ну, тогда, может быть, я обращусь к волнам за другой услугой: в их холодных объятьях можно навек избавиться от тревог и сомнений, все смоют они, чистые, прозрачные…
Позитивист удаляется, сострадательно пожимая плечами, и молодой философ остается один со своими мыслями.
Пойдем же и мы, в свою очередь, побеседовать с ним об этих мыслях. Правда, поступая так, мы впадаем в несомненный анахронизм: но что значат анахронизмы для «вечных» вопросов? К тому же, мы на три четверти века старше его, потому что явились на свет тремя поколениями позже; и, может быть, тот больший опыт, который стоит за нашими плечами, даст какие-нибудь указания или намеки на выход из той мучительной безысходности, которая так угнетает этого симпатичного идеалиста времен минувших.