С улицы — воздух погасшего неба;
свет, мимолётно из тьмы извлечён,
фарным лучом нарастает в окне, по
спящей фигуре проводит лучом.
Не шевельнётся ни волос, ни мышца.
Вот неподвижность во всей наготе.
Где оно, то, чего ждёшь и боишься?
Ближе и ближе. Притом что — нигде.
* * *
Покидая место, обомри.
И тюки, как тесто, обомни,
чтоб в багажник влезли. Сторожи
неподъёмных книжек стеллажи.
Свет под вечер — точный. Дорогой.
За рекой Восточной догорай,
лёгкий день субботний, доцвети.
Десять лет — с беспечных двадцати —
я тут жил, общаги старожил,
песню думал, кресло сторожил.
Эту песню паузой продли.
Темы детской памяти, родни,
их уходов — обглодал, как мог.
Хватит, проглоти уже комок.
Сокращенье света в октябре —
это не о них, а о тебе.
О прощальном блеске трав и рек.
Восприятья сползший трафарет.
И любви заботливый расход,
красота, щемящая раз в год,
смешанная с прочностью вины.
От сырого взгляда увильни
на отъездном фоне голых стен,
под прикрытьем водевильных сцен:
погрузили мрачный гардероб
(с распродажи лишних ордеров)
на тележку, — чтоб без лишних трат;
и по улице, где шёл парад,
сквозь толпу в свистульках и флажках
волокли, везли, везли свой шкаф.
Без подсказки вспомнить — вроде муть.
И парад проходит, вроде снясь.
И шпаргалку тщишься протянуть
будущему, ищущему связь
между тем, что было и собой,
между этой мутью и судьбой.
Нью-Йорк