Остановившись перед до боли знакомой дверью, Долорес на мгновение замерла, прислушиваясь. В первое мгновение ей показалось, что по ту сторону царит тишина, но затем до нее долетели тихие шорохи и скрип пера по пергаменту. Значит, не спит. Откашлявшись, Долорес решительно толкнула дверь.
В кабинете царил полумрак. МакГонагалл сидела за письменным столом в кресле с высокой спинкой, обитой мягкой зеленой тканью. Свет одинокой свечи в высоком витом подсвечнике освещал две аккуратные стопки тетрадей, выстроившихся с обеих сторон от нее. На ней был неизменный халат из шотландки, надетый поверх белоснежной ночной рубашки, волосы всё еще убраны в строгий пучок, но несколько прядей выбились и теперь обрамляли точеное лицо, смягчая острые черты. Несмотря на домашний стиль одежды, профессор трансфигурации не выглядела сонной. При появлении Долорес она отложила в сторону длинное узкое перо и выпрямилась в кресле. В полумраке комнаты ее глаза загадочно блеснули, вновь напомнив кошачий взгляд. Но женщина несколько раз моргнула, и видение развеялось.
Признаться честно, Долорес ожидала гневной тирады, недовольства в глазах, поджатых губ. Но Минерва вела себя на удивление спокойно. И это обезоруживало, приводя в замешательство. Что это, новая тактика ведения войны?
За последние несколько месяцев они не раз сходились в словесных баталиях, откровенно орали друг на друга. Но затем всё резко прекратилось. И Амбридж никак не могла найти этому объяснения. Создавалось впечатление, что Минерва просто устала от их бесконечной войны, наконец, смирившись с неизбежным.
Ее глаза продолжали метать молнии, лицо бледнело всякий раз, когда Амбридж пыталась вывести ее и себя, но на этом всё заканчивалось. Профессор трансфигурации отвечала ей лишь едкими саркастичными замечаниями и никак более не проявляла своего негативного отношения. Закончилось всё тем, что Долорес начала сама искать возможности вызвать ее на конфликт. Хотелось понять, в чем причина. Она снова не смогла предугадать ее действия, вновь не разгадала тайну зеленых глаз. Эта женщина всегда была для нее загадкой.
— Надеюсь, у вас что-то действительно срочное, Долорес, — сухо проговорила преподавательница. — У меня еще много работы, а время позднее.
Вместо ответа Амбридж небрежным движением руки бросила перед ней на стол свиток пергамента, который тут же самостоятельно развернулся.
— Хотела, чтобы вы узнали первой.
Минерва молча пробежала глазами ровные строчки. Приказ о назначении Долорес Джейн Амбридж на пост директора Хогвартса. Свеженький, Корнелиус только что прислал.
Всё шло по ее плану и складывалось как нельзя лучше. И этот несчастный Отряд Дамблдора подвернулся как нельзя удачно. Она вновь достигла желаемого — кресло старика теперь принадлежит ей. Осталось подчистить хвосты.
Лицо МакГонагалл по-прежнему ничего не выражало, и лишь в глубине глаз вдруг вспыхнул едва заметный огонек.
— Не могу сказать, что удивлена, — спокойно проговорила Минерва, вновь опуская глаза в студенческую тетрадку. И как ей не надоедает проверять весь этот бред каждый вечер? — Что-то еще?
— Если вы решите подать в отставку, я пойму.
Долорес не спускала с нее пристального взгляда. Старая кошка осталась без своего хозяина, и ей было интересно посмотреть на ее поведение. Она никогда не понимала столь рьяной преданности МакГонагалл этому старому маразматику. Черт, а ведь были времена, когда она ревновала ее к нему. Впрочем, она ревновала ее едва ли не к каждому фонарному столбу.
В памяти вдруг всплыли картины прошлого: аромат сирени, теплое дыхание, ласкающее кожу, нетерпеливые касания, нежные и в тоже время настойчивые, и взгляд зеленых глаз, пронзающий душу, заглядывающий в самое сердце. Как давно это было. Словно в другой жизни. Словно не с ними.
Сидящая перед ней женщина резко вскинула голову, устремляя на нее тот самый взгляд зеленых глаз. Единственное, что остается неизменным. Годы берут свое, ее лицо уже не так чисто, как прежде — в уголках глаз появились морщинки, и едва заметные стежки вокруг тонких изящных губ. Сколько бессонных ночей Долорес провела в спальне своего факультета, мечтая прикоснуться к ним, грезя о поцелуе, самом сладком из всех. Ей казалось, она избавилась от этих грез. Но стоило ей вновь увидеть Минерву МакГонагалл, всё вернулось: мысли, чувства, нестерпимая жажда быть постоянно рядом. Она словно наркотик. Попробуешь раз, и уже не сможешь отказаться. И никакая реабилитация в виде полного погружения в работу не помогает. Даже теперь, по прошествии стольких лет. Даже сейчас, глядя в ее лицо, она едва ли может думать о чем-то кроме этих губ. И ведь давала себе обещание, что будет держать себя в руках. Пыталась заставить себя не думать о ней. Ей даже казалось, что у нее получается. Каждый раз, когда они кричали друг на другу или сталкивались в словесных дуэлях, Долорес чувствовала жгучую ненависть к этой женщине. Но стоит Минерве посмотреть на нее спокойно, как в груди всё переворачивается, мир летит к черту и хочется впиться в тонкие губы жадным поцелуем. Как когда-то.
Но вот прекрасные губы изгибаются в усмешке, холодной, словно морозная стужа, разбивая юношеские мечты на миллион ледяных осколков.
— Боюсь, я пока не готова доставить вам такое удовольствие, Долорес, — и снова этот взгляд, внимательный, чуть насмешливый, заставляющий чувствовать себя провинившейся школьницей. Она медленно упирается локтями в столешницу и кладет подбородок на сцепленные в замок пальцы. — Вы так жаждете избавиться от меня?
Вопрос прозвучал с какой-то издевкой. И от этого в груди жгучей волной поднимается обида.
«Да что ты знаешь?! Жаждете? Ты даже не представляешь, чего я жажду на самом деле! Я и сама не представляю. Хочу, чтобы ты навсегда ушла из моей жизни! И хочу, чтобы ты никогда больше не уходила».
— Не льстите себе, Минерва.
Эти слова даются нелегко. Но она уже привыкла. Каждая встреча с МакГонагалл для нее пытка. Вместо того чтобы вновь попытаться наладить отношения, она упорно их разрушает. Но иначе она не может — эта женщина сводит ее с ума, в прямом и переносном смысле.
— В таком случае, я бы хотела вернуться к работе, — она взглядом указывает на стопку еще не проверенных тетрадей. Черт бы побрал этих учеников! Как же она ненавидит детей!
По губам Амбридж скользит едва заметная улыбка. Наклонившись через стол, она медленно протянула руку, забирая пергамент с приказом о назначении. С начала года, как она появилась в Хогвартсе, они с МакГонагалл еще не находились так близко друг к другу. Кажется, она даже может различить собственное отражение в зеленых глазах.
— Всего хорошего, Минерва, — ее взгляд скользит по плотно сжатым губам, и она вдруг замечает едва различимый румянец, заливающий щеки профессора трансфигурации.
И в тот же миг в груди что-то радостно взрывается, подобно тысячам фейерверков из Зонко. Душа ликует. И нестерпимое желание дотронуться до ее лица, проследить кончиками пальцев тонкие, словно вырезанные из мрамора, черты, коснуться губ, вдруг чуть приоткрывшихся, как будто призывающих поцеловать. И мысли вновь уносятся в мир грез, где нет этого извечного противоборства, ссор, взаимных упреков, а есть лишь ее руки, мягкие, ласковые, доставляющее ни с чем несравнимое наслаждение.
— Всего хорошего, Долорес, — ровный голос грубо возвращает к реальности.
И она невольно всматривается в ее лицо, но вновь наталкивается на непроницаемую маску. Но она видела, успела рассмотреть. И теперь она знает. Минерва всё помнит. А ее холодность, раздражительность — лишь маска, способ сдержать себя. Скрыть свои настоящие эмоции.
Хогвартс, 1971 год.
Это была ее последняя ночь в Хогвартсе. А значит, последний шанс. Пир по случаю окончания учебного года, ставшего для нее последним, давно отшумел детским многоголосьем. Замок постепенно погрузился в сонливую тишину. Завтра «Хогвартс-экспресс» навсегда заберет ее отсюда, разлучит с единственным человеком, ставшим для нее родным и любимым.