Она не находила себе места, ворочаясь в сделавшейся вдруг жесткой и неудобной постели под серебряно-зеленым балдахином. Между прочим, ей никогда не нравились эти цвета. Но зеленый она полюбила. Потому что Она носила этот цвет. Цвет ее мантии. Но не этот грязный и мрачный, а яркий и сочный, словно весенняя трава, словно переливающийся на солнце изумруд. Разве можно не полюбить такой зеленый?
А еще это цвет ее глаз. Глаз, которые она может больше никогда не увидеть. И от одной этой мысли на нее вдруг накатывает страх, заставляя сжаться под душным одеялом.
«Ну же, Долорес, смелей! У тебя остался последний шанс. Иначе ты останешься одна».
Никто из ее соседок так ничего и не понял, когда она вдруг буквально выпрыгнула из постели и кинулась одеваться. Торопливые шаги эхом отдавались в пустых коридорах. И сердце стучит в груди как сумасшедшее.
Вот она, заветная дверь. И так страшно постучать.
Сперва по ту сторону ничего не слышно, и ее снова одолевает страх. А вдруг ее нет? Что если уехала куда-то по делам или, что еще хуже, проводит ночь с кем-то другим? Нет, глупости. Она не такая. Она не может никому принадлежать, только ей.
Дверь распахивается неожиданно, заставляя Долорес вздрогнуть и отступить на шаг.
— Мисс Амбридж, что-то случилось?
На пороге возникает МакГонагалл. В тонком халате из шотландки, накинутом поверх белоснежной ночной сорочки. Волосы убраны в свободный пучок — значит, еще не успела лечь спать. Зеленые глаза смотрят с тревогой.
— Я… — в горле вдруг пересохло, отчего слова даются с трудом. — Я хотела поговорить с вами, профессор. Простите, что беспокою вас так поздно, но я… — она, наконец, решилась взглянуть в лицо МакГонагалл. — Мне правда очень нужно…
С минуту Минерва молча смотрит на нее. Ее тонкие брови чуть нахмурены, как если бы она хотела наказать свою теперь уже бывшую ученицу, и Долорес вся сжалась под этим хмурым взглядом, готовясь понести наказание. Идея прийти и открыться уже не казалась ей такой уж верной. Она снова выбрала неподходящее время. Но когда, если не теперь?
— Проходите, — голос прозвучал тихо, почти устало, и Минерва отступила в сторону, впуская девушку внутрь.
Прежде Долорес никогда не доводилось бывать в личных покоях МакГонагалл, но ее комнату она представляла себе именно такой: изысканную, уютную, полную книг, обязательно с большим камином, перед которым расстелен пушистый ковер. Сколько раз она представляла себя сидящей на таком ковре в объятиях любимой. Минерва бы нежно гладила ее волосы, шепча на ухо всякие пустяки, заставляя Долорес жмуриться от удовольствия.
— Долорес? Долорес, что с вами?
Слегка взволнованный голос МакГонагалл ворвался в нарисованную ею иллюзию, возвращая к жестокой реальности. Минерва смотрела на нее с легкой ноткой тревоги.
— У вас очень мило, — Долорес сделала вид, что с любопытством осматривает комнату, хотя на самом деле чихать ей сейчас на интерьер. Она чувствовала, как отведенное ей время стремительно утекает, словно песок сквозь пальцы.
Очевидно, Минерва верно истолковала ее состояние. Строгие черты ее миловидного лица смягчились. Когда она смотрела на нее вот так: мягко, почти с нежностью, в груди Долорес что-то сладко екало. Наверное, это сердце пропускало удар. А если бы Минерва приказала, оно бы и вовсе могло перестать биться. Что угодно, лишь бы остаться в этой комнате, с этой женщиной навсегда.
— Присядь, — она указала Долорес на мягкий диван, поперек которого был перекинут плед из шотландки, и когда девушка устроилась на самом его краешке, села рядом.
От близости ее тела Долорес бросило в жар, и она с ужасом поняла, что краснеет.
— Что случилось? — мягко спросила МакГонагалл.
Вот он, момент истины, которого она так ждала. Но почему же так страшно? Долорес машинально провела влажными от пота ладонями по своему платью нежно розового цвета в мелкий цветочек. С чего начать? Как открыть мысли, рассказать о самом сокровенном?
Минерва не торопила ее, просто сидела рядом и смотрела, чуть склонив голову на бок, совсем как кошка. В ней действительно было что-то кошачье, таинственное и манящее.
— Завтра я покину Хогвартс, навсегда, — глубоко вздохнув начала Долорес и устремила на свою учительницу полный мольбы взгляд — ну же, догадайся, пожалуйста! — Мы больше не увидимся.
По губам женщины скользнула тихая улыбка.
— Ну почему же, — мягко пожала плечами МакГонагалл, — мои двери всегда открыты для тебя, Долорес. И потом, ты всегда можешь написать мне…
— Это не то, чего я хочу! — вдруг выпалила девушка, чувствуя, как голос начинает дрожать от подступающих слез. — Вы не понимаете… — прошептала она, опуская глаза и принимаясь рассматривать собственные руки. Какие же некрасивые ладони, и правда надо сесть на диету, за последние месяцы она набрала несколько лишних кило. Впрочем, какая теперь разница, как она будет выглядеть.
Внезапно она увидела тонкую кисть, длинные изящные пальцы легко коснулись ее руки, заставляя девушку поднять глаза. Минерва смотрела на нее и печально улыбалась.
— Я понимаю, — тихо проговорила она. — Это пройдет, Долорес.
Щеки слизеринки моментально стали пунцовыми. Ей вдруг сделалось нестерпимо стыдно. Как будто ее чувства к этой прекрасной женщине способны очернить само понятие любви.
— Многие студенты влюбляются в своих преподавателей, — рука МакГонагалл осторожно поглаживала ее ладонь, и от этого прикосновения внутри разливалась приятная нега. — Правда, в большинстве случаев они испытывают подобные чувства к учителям противоположного пола, но и твой случай не уникален, поверь, — она говорила так, словно уговаривала маленького ребенка. — Ты молода, умна, амбициозна. У тебя прекрасные перспективы. Ты вступаешь в новым мир, Долорес…
— Он мне не нужен, если в нем не будет вас! — с жаром выпалила девушка. — Вы нужны мне, Минерва. Я так долго мечтала об этом, — она сжала руку женщины, словно боясь, что та уберет ее, лишив Долорес тепла. — Ведь вы тоже чувствуете нашу связь, я это знаю.
Тот волшебный вечер накануне матча Чемпионата по квиддичу не выходил у Долорес из головы весь год. Им было так хорошо вместе. И Минерва, она не смотрела на Долорес как на ребенка. Ее взгляд был совсем другим, не колким и деловитым, как в школе, а нежным и ласковым. Так смотрят на очень близких людей. На тех, кого любят.
— Я твоя учительница.
— Больше нет, — в ее голосе отчетливо прозвучала мольба, смешанная со страхом. Она вдруг всё поняла. Всё стало таким ясным, очевидным. Долорес резко отпустила руку МакГонагалл, отодвигаясь на самый край дивана. — Я вам неприятна, да? В этом всё дело?
Она вскочила на ноги, не зная, куда кинуться, что делать. Всё не так, как она себе представляла. Всё должно было быть совсем не так.
— Это из-за моих платьев? Я больше не буду их носить! Я изменюсь, буду такой, какой вы захотите! Волосы отращу, похудею… я… — Она вдруг почувствовала, как ее захватывает паника. — Я сделаю, что угодно, — по щекам потекли слезы. Она не хотела этого, но ничего не могла с собой поделать. Как глупо! Она глупая! Глупая! Глупая!
— Долорес…
Она не заметила, как Минерва оказалась возле нее. Мгновение, и женские руки скользнули вокруг вздрагивающих от рыданий плеч, притягивая ближе к себе. В нос ударил знакомый запах сирени, от которого кружилась голова, и всегда делалось так хорошо. Долорес машинально прижалась к ней сильнее, зарываясь носом в складки клетчатого халата. Вдруг сделалось так хорошо и спокойно. Если бы можно было, она бы навсегда осталась в этих теплых объятиях.
— Глупенькая, — ласково проговорила Минерва, гладя непослушные кудряшки. — Ну зачем ты так? — она коснулась подбородка Долорес, заставляя девушку поднять глаза. — Разве ты не понимаешь, что так не должно быть?
— Мне всё равно. Я люблю вас.