Она уже и не помнила, когда прежде ей было так хорошо и спокойно. Словно все невзгоды, через которые она прошла за свою жизнь, развеялись точно предрассветная дымка. И так отчаянно хотелось, чтобы это состояние приятной неги никогда не заканчивалось. Вот бы можно было остановить время и навсегда остаться в этой ночи, забыв обо всем, что осталось позади, и не думать о том, что еще ждет их в будущем.
Но Минерва не могла не думать об этом. Как бы хорошо ей не было с Долорес, она отчетливо понимала, что сказка не может длиться вечно, и скрываться всю жизнь они тоже не смогут. Когда их отношения только начинались, она готовила себя к тому, что вскоре Долорес к ней охладеет, как это часто происходит в юном возрасте, когда гормоны бьют ключом и хочется взять от жизни всё. Но чем дольше они были вместе, тем отчетливее Минерва понимала, что привязанность Долли к ней лишь крепнет, порой приобретая навязчивые оттенки. И это вызывало тревогу, с которой Минерва еще не знала, что делать.
Хогвартс, весна 1996 года.
— Поттер, я помогу вам стать мракоборцем, даже если это последнее, что я сумею сделать! Я буду учить вас по ночам и позабочусь, чтобы вы добились необходимых результатов!
Их крики, должно быть, слышала вся школа. Позади послышался стук закрывающейся двери — это Поттер предпочел поскорее ретироваться из кабинета в надежде избежать участия в разгорающейся перепалке.
Ее глаза пылали такой яростью, что Долорес невольно сглотнула, чувствуя приятную дрожь во всем теле. Как же Минерва прекрасна в своем гневе.
Они что-то кричали друг другу, но Долорес почти не слышала собственного голоса. Язвительные обвинения срывались с языка скорее автоматически, чем обдуманно. Она не могла отвести взгляда от этих зеленых глазах, горящих сейчас таким огнем, что казалось, он способен сжечь Амбридж дотла, испепелить за одно крошечное мгновение.
Ни разу за весь этот год ее желание коснуться этой женщины не было столь сильно. Кажется, она обвиняла Минерву в измене, в желании занять кресло заместителя министра, но смысл сказанного едва ли достигал ее сознания, погруженного в пучину желания и ярости. Разве можно ненавидеть человека и в тоже время до безумия хотеть его? А она хотела. Черт, она хочет ее как никогда прежде. До дрожи в коленях. До слепого безумия.
Их личная война, сокрытая под покровом официоза и министерской политики, стала медленно выходить на первый план. Долорес добилась всего к чему стремилась: она первый заместитель министра магии, а теперь еще и директор Хогвартса, ее боятся коллеги (а значит, уважают!), в ее руках власть и судьба волшебной Англии. Отличный послужной список, если бы не одно «но», портящее все показатели. Минерва МакГонагалл. Несгибаемая, гордая, принципиальная. Как бы Долорес не старалась, ей не удавалось сломить ее. Минерва стала ее личным наваждением, преследующим ее повсюду. Она словно заезженная мелодия, которую, услышав раз, уже не можешь выкинуть из головы. И трудно было сказать, чего Амбридж хотела больше: вновь сделать прекрасную профессора трансфигурации своей или избавиться от нее раз и навсегда.
— Чего вы добиваетесь, Долорес? — гневно прокричала МакГонагалл, нависая над невысокой Амбридж словно башня. — Вы превратили жизнь Хогвартса в фарс! Вы…
Кажется, она продолжала что-то кричать. Ее точеное лицо, сейчас белое от ярости, снова оказалось в опасной близости от ее, так что Долорес могла рассмотреть едва заметные паутинки морщин в уголках глаз (это потому что она часто щурится, когда без очков), тонкие губы, слегка приоткрыты, она тяжело дышит, и грудь соблазнительно приподнимается в такт этим вздохам. Черт, даже после стольких лет она не потеряла своей привлекательности. В памяти как назло одна за одной всплывают картины их совместных ночей. Горячие руки, ласкающие нежную кожу, и жар поцелуев, от которых захватывало дыхание и хотелось кричать, исступленно и бесконечно.
За долгие годы она научилась контролировать свои эмоции, скрывая их за сахарными улыбками и жеманными манерами. Но сейчас, казалось, они полностью завладели ею, лишая последних крох самообладания и здравого смысла. И прежде чем Долорес поняла, что делает, ее рука взметнулась вверх, сжав тонкое предплечье, даже сквозь изумрудную ткань чувствуя жар ее кожи. Минерва резко замолчала, оборвав свою тираду на полуслове. На мгновение в ее глазах промелькнуло смятение, смешанное с удивлением, но через секунду она вновь смотрела на стоящую перед ней женщину ледяным, колючим взглядом.
— Что вы делаете? — коротко бросила она.
От холодности ее голоса Долорес невольно передернула плечами. И это подействовало отрезвляюще.
— Ничего.
Она резко отпустила руку МакГонагалл, отступая от нее на несколько шагов, словно из опасения, что их близость вновь заставит ее потерять контроль. Блокнот и перо валялись на полу, брошенные в пылу ссоры, и Долорес подняла их, запоздало сообразив, что можно было просто призвать с помощью магии, так было бы эффектнее. Минерва молча наблюдала за ней, чуть склонив голову на бок. Ее лицо все еще хранило отпечаток их перепалки, но выглядела она уже гораздо спокойнее.
— У меня много работы, — отрывисто произнесла она, возвращаясь за свой стол, прячась за ним словно за стеной, которую, Долорес знала, ей не сломать. Уже не сломать. — Так что если вам больше нечего сказать…
— Не обольщайтесь, профессор. Мы еще вернемся к этому разговору, — едко бросила Амбридж и распахнула дверь, по ту сторону которой обнаружилось несколько любопытных студентов. Впрочем, они тут же поспешили исчезнуть из поля зрения.
— Жду с нетерпением, — донеслось до Амбридж прежде чем дверь за ней успела захлопнуться.
Минерва тяжело вздохнула, опускаясь в кресло и глядя на собственные руки. Они едва заметно подрагивали. Кресло заместителя министра, какая несусветная глупость. Последнее, чего она могла бы желать в этой жизни, так это возвращения в Министерство магии.
Зато Долорес всегда мечтала об этом - верхние ступени карьерной лестницы. Она хорошо это помнила.
Откинувшись на спинку кресла, Минерва устало прикрыла глаза, уносясь прочь на волнах воспоминаний.
Лондон, апрель 1972 года.
Весна в этом году пришла раньше обычного. Снег, выпавший в конце февраля, начал стремительно таять, и первые ручьи хлынули по улицам Лондона, с шумом стекая в городские водостоки. Кое-где на открытых участках лужаек лондонского Гайд-парка уже начала проклевываться зеленая трава, и птицы, казалось, поют особенно громко, приветствуя просыпающуюся после зимнего сна природу.
По берегу озера Серпентайн в этот ясный апрельский день бегал мальчуган лет пяти, весело топая по лужам, в которых словно в зеркале отражалось весеннее небо с белыми пушистыми облаками. Воспользовавшись моментом, пока его отец увлечен чтением Таймс, мальчик приблизился к самому краю озера, с интересом разглядывая собственное отражение в голубой воде. Неподалеку расположилась лодочная станция. В теплое время года здесь на прокат выдавали маленькие лодочки и катамараны для желающих поплавать по озеру. Но сейчас не сезон, и станция была всё еще закрыта. Мальчуган с интересом рассматривал украшенные веселыми, но поблекшими за зиму, рисунками стены станции, когда тихий хлопок привлек его внимание. У дальней стены постройки, не видной со стороны парковых дорожек, вдруг появилась женщина в длинном развевающемся плаще цвета спелой пшеницы. Она появилась как будто из воздуха, словно по волшебству. Заметив удивленно таращившегося на нее ребенка, незнакомка дружелюбно улыбнулась ему и, спустившись по скрипучим ступеням на покрытую мелким гравием дорожку, быстро прошла мимо, с улыбкой подмигнув мальчику. Поднявшийся легкий ветерок трепал ее упругие черные пряди, выбившиеся из низкого пучка.