«Теперь студент думал о Василисе: если она заплакала, то, значит, все происходившее в ту страшную ночь с Петром имеет к ней какое-то отношение <…>
И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух. Прошлое, — думал он, — связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой» (Ч, 8, 348).
По выходе «Антоновских яблок», да и позднее, Бунина упрекали в пристрастии к старопомещичьему быту. Он не раз и иногда довольно резко полемизировал с такими оценками, считая их односторонними. К тому же этот быт он считал тем миром, особым и неповторимым, в котором далеко не все было настолько плохо, чтобы, заклеймив его словом «помещичий», предать полному забвению. Его недра, как известно, породили достойную уважения культуру, целую плеяду поистине великих художников, музыкантов, поэтов и писателей. Но этот быт на глазах современников Бунина скудел, дробился, уходил в невозвратное прошлое. И в этой связи можно заметить, что пора детства, описанием которого начинается рассказ «Антоновские яблоки», избирается писателем не только потому, что все окружающее в детские годы воспринимается особенно остро и свежо, но и потому что тогда, в те времена, совсем, что называется, рукой подать было до предшествующих периодов и эпох, теперь уже весьма далеких. Кое-где доживали еще свой век дедушки и бабушки, хорошо помнившие самое начало века и в библиотеках своих хранившие журналы и книги, которые редактировали и писали такие их ровесники, как Жуковский и Пушкин, Лермонтов и Гоголь. Эту эпоху никак нельзя было считать ушедшей: она напоминала о себе звуками музыки, исполняемой в клавикордах, запахами, которые сохраняли страницы старинных книг, характерной манерой разговора и чтения вслух.
Лирический герой рассказа Бунина «Над городом» (1900) признается, что думы его часто посвящены тому, «как протекают тысячи тысяч наших жизней» (Б, 2, 203). Вопрос ставится здесь не только и даже не столько о том, куда уходят дни, но именно о том, как они уходят, «протекают». Процесс протекания времени и неотвратимость его на всех этапах жизненного и творческого пути будут не только привлекать внимание писателя, но и доводить его порою до состояния, близкого к отчаянию. «И идут дни за днями, — однажды запишет он, — сменяется день ночью, ночь днем — и не оставляет тайная боль неуклонной потери их — неуклонной и бесплодной, ибо идут в бездействии, все только в ожидании действия и — чего-то еще… И идут дни и ночи, и эта боль, и все неопределенные чувства и мысли, и неопределенное сознание себя и всего окружающего и есть моя жизнь, не понимаемая мной» (Б, 9, 364).
Именно этот процесс «неуклонной потери» дней, месяцев и годов предмет художественного исследования и философских раздумий Бунина в «Антоновских яблоках». В центре изображения не только последовательная смена осенних месяцев, но и специфический возрастной взгляд (соответственно – ребенка, подростка, юноши и человека, перешагнувшего зрелый возраст) на происходящие в природе и в жизни изменения. У каждого возраста свое видение и свой угол зрения, свои забавы и печали, свои заботы и проблемы. Бунин пишет не только о том, как приходят в запустение дворянские гнезда, но и о том, как человек движется к своей осенней и зимней поре. «Раннюю погожую осень», с описания которой начинается повествование в «Антоновских яблоках», видим мы глазами мальчика. Взгляд его чист, поэтичен и беззаботен. Он остро воспринимает события, предметы и детали, которые, как правило, остаются вне внимания людей более старшего возраста. Одинаково важно в данном случае и то, что он воспринимает, и то, как он воспринимает, т. е. характер восприятия вообще: «В темноте, в глубине сада — сказочная картина: точно в уголке ада, пылает около шалаша багровое пламя, окруженное мраком, и чьи-то черные, точно вырезанные из черного дерева силуэты двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням <…> „Это вы, барчук?» — тихо окликает кто-то из темноты» (Б, 2,181).
Попутно следует заметить, однако, что в «Антоновских яблоках», как и в других, уже рассмотренных рассказах Бунина 1890—1900-х годов, изображение с точки зрения только того или иного героя в должной последовательности и чистоте не выдерживается. Наряду с поступками и видением, несомненно принадлежащими ребенку — «барчуку», мы встречаем в данном случае и детали, увиденные и отобранные глазом и рукой изощренно тонкого художника. К ним можно отнести хрестоматийно известное начало рассказа: «Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню <…> тонкий аромат опавшей листвы и — запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести. Воздух так чист, точно его совсем нет…» (Б, 2, 179).
Во второй главке речь идет об осени явно другого года. «Вспомнился мне урожайный год», — таково ее начало. И осень здесь другой поры — более поздней, и возраст лирического героя иной — теперь это юноша со своим взглядом на вещи, своими интересами, своими вопросами к деревенским жителям. Мы видим, что не только заметно «продвинулась» во времени осень: ощутимо меньше стадо листвы и солнечного света, но и существенно изменился взгляд героя, утративший отчасти, что вполне естественно, радость и чистоту, свойственную детскому восприятию. Героя интересуют теперь вещи и проблемы явно более «прозаичные»:
«Мелкая листва почти вся облетела с прибрежных лозин, и сучья сквозят в бирюзовом небе. Вода под лозинами стала прозрачная, ледяная, будто тяжелая <…>
Когда, бывало, едешь солнечным утром по деревне, все думаешь о том, как хорошо косить, молотить, спать на гумне в ометах, а в праздник встать вместе с солнцем <…> Если же, думалось, к этому прибавить здоровую и красивую жену в праздничном уборе да поездку к обедне, а потом обед у бородатого тестя, обед с горячей бараниной на деревянных тарелках и с ситниками, с сотовым медом и брагой, — так больше и желать невозможно!» (Б, 2,182,183,184)
В третьей и четвертой главках шествие осени продолжается: все больше выпадает ненастных дней, все больше появляется примет приближающихся холодов. Но, конечно, не только с этим связана тема «беспощадно уходящего времени»: разрушаются поместья и дичают сады, их окружающие, исчезает запах антоновских яблок. Один за другим уходят из жизни обитатели этих поместий: «… наступает царство мелкопоместных, обедневших до нищенства» (Б. 2, 191). В третьей и четвертой главках особенно явно убывают светлые тона и утверждаются темные, мрачные, безысходно тоскливые. И с точки зрения календаря, и с точки зрения житейской в этом нет ничего удивительного: сентябрь сменяется октябрем и ноябрем, а детство и юность — зрелостью и старостью:
«Вот я вижу себя снова в деревне, глубокой осенью. Дни стоят синеватые, пасмурные. Утром я сажусь в седло и с одной собакой, с ружьем и с рогом уезжаю в поле. Ветер звонит и гудит в дуло ружья, ветер крепко дует навстречу, иногда с сухим снегом. Целый день я скитаюсь по пустым равнинам… Голодный и прозябший, возвращаюсь я к сумеркам в усадьбу <…> В лакейской работник топит печку, и я, как в детстве, сажусь на корточки около вороха соломы, резко пахнущей уже зимней свежестью, и гляжу то в пылающую печку, то на окна, за которыми, синея, грустно умирают сумерки» (Б, 2, 191).
Итак, ушла прежняя жизнь, изменился и герой, совсем другим стало его мироощущение. Он снова на охоте в полях, хорошо знакомых ему с детства и юности, но теперь в настроении его превалирует чувство одиночества, которое так выразительно подчеркивают звон и гудение ветра в дуле ружья. Как бывало и в те уже далекие годы, сидит он в «лакейской» у печки «около вороха соломы», но отчетливее, чем прежде, замечает, что солома пахнет «зимней свежестью» и что за окном, «синея, грустно умирают сумерки»: погода поздней осени созвучна постучавшейся в душу старости.