После произнесения последней строки в карете повисла лёгкая, почти невесомая, благостная и прозрачная тишина.
— Ну что же, неплохо, очень даже неплохо. Более того, не побоюсь этого слова, — замечательно! — одобрительно произнёс я и слегка хлопнул ПОЭТА по плечу, отчего он впечатался в боковую стенку кареты. — Честно говоря, мне понравилось. Конечно, стихи явно юношеские, наивные, романтические, что-то заимствованно, но не плохо, однако. Очаровательно, искренне. Главное, — есть ритм. Это немаловажно. Ритм необходим везде: и в битве, и при сборе урожая, и при ковке металла и, конечно же, в любви. Хороший старт для истинной поэзии. Мне понравилось. Говорю это искренне и от всей души.
— Великолепно, великолепно! — сначала восторженно захлопала в ладошки ГРАФИНЯ, а потом поспешно помогла ПОЭТУ восстановить его прежнее положение.
— Поменьше экстаза, милая, поменьше экстаза, он мешает размышлять, а значит, и трезво оценивать! — я снова ловко пересел на лошадь, отвязал её от ручки кареты, приподнялся в седле и громко крикнул:
— Привал, всем привал!
ПОЭТ и ГРАФИНЯ внутри кареты вскочили, причём оба одновременно ударились головами о её невысокий потолок. Я засмеялся, пришпорил своего лихого жеребца и направился к БАРОНУ, чья монументальная фигура на огромном, мощном коне возвышалась над всеми остальными воинами, как тяжёлая глыба камня над россыпью щебня.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Привал был сделан в месте, похожем на рай. Я, ГРАФИНЯ, БАРОН, ПОЭТ, несколько дворян и придворных дам расположились на небольшой поляне, поросшей густой, шелковистой, но невысокой травой. Остальные наши спутники находились неподалёку. Десяток воинов несли караул в некотором отдалении от карет и повозок.
Прямо перед нами возвышались величественные горы, которые, закутанные и опутанные лёгкой дымкой, несмотря на кажущуюся бесконечность степи, сурово и строго ограничивали её сущность. Уже явственно ощущалось их невесомое и прохладное дыхание. В мире царили покой, красота и безмятежность. Осеннее солнце томно, устало и тяжело согревало землю. Тёплый воздух был ненавязчиво разбавлен лёгкой и приятной свежестью, струившейся с пока далёких, но магически манящих к себе и желанных снежных вершин.
Я вдруг подумал о том, что всё слишком хорошо, покойно, как-то пасторально. Мне почему-то стало тревожно. Я крепче сжал ПОСОХ, он в ответ нагрелся, слегка завибрировал, задрожал. Неожиданно прямо за спинами моих спутников, видимо, почувствовав моё настроение, возник ЗВЕРЬ. Он на мгновенье выскочил из какой-то непонятной, слитой с травой дымки, а затем сразу же в ней и исчез. Ну что же, всё хорошо, порадуемся жизни, пока эту радость, как и полагается в любом порядочном сценарии, написанном бытием, никто не омрачил.
А радоваться было чему. Стол являл собой апофеоз походного чревоугодия: жареное, хорошо пропечённое и в меру поперчённое, мясо; белоснежная варённая картошка; крупно нарезанные овощи; несколько красных и белых соусов; кувшины с прохладными красными и белыми винами; разнообразные фрукты на десерт.
Все ели с аппетитом, произнося тосты за здоровье, за благополучие, за дружбу и любовь. Вечные, как этот мир, темы. Как, однако, прекрасно постоянство! Я, разомлев от съеденного и выпитого, полулежал на траве, опёршись на руку, смотрел то в бездонное небо, то на горы, то на ГРАФИНЮ. Между нею и ПОЭТОМ происходила лёгкая непринуждённая беседа, девушка явно кокетничала, мужчина явно стремился понравиться, обаятельно улыбался, сыпал комплиментами.
— Милая ГРАФИНЯ, я слышал о несчастии, постигшем вас, это очень прискорбно. Самая красивая женщина на трёх Островах, покровительница искусств, автор «Трактата о Душе», Мастер Кинжала, Наездница Горных Жеребцов! Ваша жизнь во славе всегда будоражила меня, я даже начал писать балладу, посвящённую вам, но, увы, не закончил её, оказавшись в таком бедственном и плачевном положении, — голос ПОЭТА скорбно задрожал.
— О, что вы, у вас всё впереди, сударь, крепитесь. А не изволите — ли вы прочитать нам что-нибудь из вашей, я уверена, несравненной баллады? Ну, хотя бы маленький отрывок! — проворковала ГРАФИНЯ.
У меня вдруг в очередной раз испортилось настроение. Я довольно грубо прервал беседу, порхающую лёгкой и беззаботной птичкой.
— Милейший! — громко и резко спросил я, обращаясь к ПОЭТУ. — Мы забыли поинтересоваться у вас, каким образом некоторое время назад вы оказались в такой необычной, пикантной ситуации?! Ну, я имею в виду — ваше нахождение на дереве в подвешенном состоянии?!