В-третьих, предположим, я бы пренебрег необходимостью вставать и уходить по делам и выбрал бы сон, а не вставание. Был бы я тогда абсолютно свободен? Мое решение было бы условно свободным, так как я мог встать, мог не встать, но снова детерминировано, только на этот раз не мыслями о будущем деле, которое я должен был совершить, а естественной потребностью — желанием спать.
В-четвертых, я мог встать, мог не встать, третьей возможности у меня не было, я не мог одновременно и встать и не встать, значит и в этом отношении моя свобода была ограничена самим содержанием выбора: у меня было только две возможности, причем одна исключала другую. Обдумав обе возможности, я выбрал одну из них. Какую бы из них я ни выбрал — активную: встать или пассивную: воздержаться от вставания — все равно что бы ни выбрал, выбор или невыбор, все равно я выбрал. И в этом отношении я, может быть, сильнее всего детерминирован: если я выбираю выбор или невыбор, все равно, что бы я ни выбрал, я уже необходимо выбираю выбор. В этом отношении у меня уже нет никакой свободы, даже условной.
В-пятых, я выбрал вставание, хотя мне хотелось спать. Я освободился от естественной необходимости, то есть преодолел сонливость, и подчинился интеллектуальной необходимости — мыслям о будущем деле. Если бы я не встал, а продолжал спать, я освободился бы от интеллектуальной необходимости и подчинился бы естественной необходимости. В первом случае я сказал бы: я свободен от естественной необходимости, я не раб своих страстей. Во втором случае я сказал бы: я свободен от интеллектуальной необходимости, я не раб условностей, которые создает мой ум, я не раб своего ума. По человеческим понятиям, первый случай считается благородным и нравственным, второй — неблагородным и безнравственным. Почему? Ведь под умом здесь понимается не то, что апостол Павел понимал, не духовность, а то, что он же называл “мудростью мира”, знанием, которое только надмевает, а не просвещает и назидает. Ум, о котором я говорю здесь, это только одна из форм себялюбия, наиболее изощренная и утонченная: я отказываюсь от своих непосредственных страстей или для удовлетворения будущих, более приятных для меня, или для избежания неприятностей, или, что самое худшее, для утверждения себя самого под видом долга, категорического императива, чистой своей воли — все это слова, которыми я прикрываю свое своеволие в наиболее сильной форме: я утверждаю себя самого наперекор своим страстям, прихотям, удовольствиям; самоудовлетворение от утверждения себя самого превышает в этом случае всякое другое удовольствие. Это самоудовлетворение или самоуважение — красивое слово, которым люди заменяют действительное воображаемым — тем, что им хотелось бы и льстило бы им. На самом деле это самодовольство, гордыня и своеволие в наиболее утонченной форме. На философском языке это называют долгом, категорическим императивом или чистой волей, то есть волей, освобожденной от эмпирических, чувственных условий.
В-шестых, невозможность не выбрать, если я решаю, то есть решаю в форме дилеммы, — безусловное детерминирование, и в этом отношении, то есть формально, моя воля не свободная, а рабская воля. Все же остальные детерминирования, то есть материальные, по содержанию — условные, освобождаясь от одной необходимости, я попадаю под другую. Тогда возникает другой вопрос: пусть формально (то есть по форме) моя воля вполне детерминирована; пусть материально (то есть по содержанию) она условно детерминирована, есть ли у меня хотя бы ограниченная условная свобода выбора: перейти от одного детерминирования к другому, то есть освободиться от одной необходимости, чтобы тем самым стать рабом другой необходимости? На большую свободу в свободе выбора я очевидно и не могу рассчитывать.
Однозначного ответа на этот вопрос, мне кажется, нет. Сегодня я мог встать в 10 ч., мог не встать. Но ведь я уже встал, тогда возможность не встать стала число абстрактной, воображаемой возможностью, если я встал, то уже не мог не встать. С другой стороны, в 10 ч. утра обе возможности и сама возможность свободного выбора были для меня вполне реальными, во всяком случае казались такими; мне казалось, что я действительно мог поспать еще полчаса, мог не поспать. Но что значит “действительно” в применении к возможности (“мог поспать”) — непонятно. Может быть, следуя Канту (в его учении о трансцендентальном характере, но не принимая его толкования категорического императива и чистой воли), можно сказать так:
сейчас, когда мне предстоит свободный выбор, я должен или, что то же, я необходимо считаю действительной хотя бы условную свободу выбора. Детерминизм самого выбора переносится на мое представление о свободе выбора. Я детерминирован в моем представлении свободы выбора, то есть независимо от того, мог ли я действительно или встать в 10 ч., или не встать, я необходимо в момент вставания думаю и убежден, что могу или встать, или не встать.