Светлана Кекова
О РАЮ, РАЮ
* * *
От всех домов, в которых я жила,
от дивных рек, где рыбы молча плыли,
остались угли, пепел и зола
и тонкий слой какой-то влажной пыли.
Мне некого и не в чем упрекать:
хранится время в виде мелких гранул.
Но есть такое право — окликать
и тех, кто жив, и тех, кто в вечность канул.
Зарос осокой бывший райский сад,
и где-то меж сосной и остролистом
две странных рыбы над землёй висят,
и бьют они хвостами в небе мглистом.
* * *
Ирине Евсе
Полосатый шмель пролетит, как пуля,
задевая волосы у виска…
Под шатром ореха в конце июля
время строит домики из песка.
Тем, кто в них поселится, — не до смеха:
вдруг нахлынут волны — и рухнет дом.
Но в который раз под шатром ореха
мы сидим, смеёмся и чуда ждём.
На столе — вина золотые грозди,
помидоры, персики и арбуз,
а в планшете — новости, словно гвозди,
выбирай — на вес, сортируй — на вкус.
И один из нас, гражданин эпохи,
отдыхать с опалённым уйдёт виском,
и оса, со стола собирая крохи,
перетянет талию пояском.
* * *
Андрею Дмитриеву
Жил в краю, где волн и неба много,
человек в короне мудреца
с внешностью языческого бога
или ассирийского жреца.
Но когда настало лихолетье
и с ножом пошёл на брата брат,
стало время огненною клетью,
он сказал: «Я в этом виноват».
В сумрачной пещере Карадага,
среди скал, где гром идёт на гром,
пламенными буквами бумага
покрывалась под его пером.
Светлый Ангел в одеянье тонком,
тронув ткань волошинской строки,
укреплял и нас, его потомков,
в дни гражданской смуты и тоски.
Огонь вещей
И когда коротали мы ночи недужные,
появлялись какие-то вещи ненужные —
пузырьки, и бутылки, и пыль на будильнике,
банка кильки в томате в пустом холодильнике
и розетка с застывшим вареньем малиновым,
и сундук с ароматом своим нафталиновым,
и какие-то колбочки, баночки, пробочки,
и случайно рассыпанный мак из коробочки.
Мы отмечены были тоской одинаковой,
коронованы серой коробочкой маковой,
а в коробочке этой на самом на донышке
копошились какие-то мелкие зёрнышки.
И когда ты рукою нечаянно взмахивал,
то коробочку мака нечаянно встряхивал,
и в звучании странном, в шуршании, шелесте
нам мерещились духи соблазна и прелести.
Заслоняли и прятали духи лукавые
то, что было овеяно светом и славою,
называли любовь чепухой и бирюльками
и клубились над нами, как пар над кастрюльками,
но хотели, в пространство протиснувшись тесное,
чтоб за воинство их принимали небесное.
Мы тогда перепутали тьму и свечение,
пункт отбытия в вечность и пункт назначения,
выбирая свободу от всякого бремени,
мак рассыпанный сделали символом времени.
И тогда мы узрели, что в глиняном чайнике,
и в кувшине стеклянном, и в каменном прянике,
в этажерке, в буфете, в салфетке для столика
и в бутылке — неверной жене алкоголика,
в одеяле верблюжьем и в стоптанных тапочках,
в блюдцах, чашках и мыльницах, в ковриках, тряпочках,
в их фактуре, структуре, в их нежной материи
совершаются взрывы, миракли, мистерии,
в глубине их огонь негасимый скрывается,
и над ними дымок, словно змей, извивается.
Фотография
В суматохе, и шуме, и гаме
искупались в пыли воробьи.
Заболоцкий в очках и пижаме
тихо думает думы свои.
Он сидит, как в больничной палате,
у окна и не смотрит на нас,
но от ангела в белом халате
не отводит встревоженных глаз.
Да, Лодейников был на свободу
им отпущен — обманщик и лжец,
отвратительных таинств природы
соглядатай и тайный певец.
Но ведь есть и другие поступки —
ведь не зря же он Богом храним!
…И Мадонна в цигейковой шубке
на вокзале замечена им.