РОДИНА ШАРПА
Англия начала XIX века… Столько всего хочется рассказать о ней, столько просится на бумагу… В 1801 году перепись населения показала, что в Англии проживало в тот момент 8,3 млн человек, в Шотландии – 1,63 млн, в Уэльсе – 587 тысяч, в Ирландии – 5,22 млн человек. Около 30% населения собственно Британии обитали в крупных городах, плюс ещё 21% - в городах с населением не менее десяти тысяч жителей. При этом треть всех жителей страны проживала в Лондоне – 1,1 млн человек. Следом за столицей со значительным отрывом шли Дублин (165 тыс. человек) и Эдинбург (83 тыс. человек). Большая часть этих людей стала горожанами не по доброй воле, а вследствие начатой ещё в XV и продолжавшейся по начало XIX века политики «огораживаний», когда лорды сгоняли крестьян с земли, дабы отдать её под пастбища для овец (недаром спикер у них сидит на мешке с шерстью. Англия поднялась на торговле ею. Кстати, по одной из версий, шерстяному буму мы обязаны модой на стриженые лужайки. Джентльмены выпускали пастись овечек перед домом, а потом кто-то решил, что аккуратный газончик с россыпью овечьих какашек– это донельзя эстетично). Оставленных без средств к существованию горемык закон грозно, под страхом виселицы или продажи в рабство в Америку с Австралией, вынуждал найти работу. Так демократическая Британия обеспечила свою промышленность дешёвыми рабочими руками (порой люди вкалывали по двенадцать-шестнадцать часов в сутки без выходных за еду и статус работающего). В 1774 году Уатт изобрёл паровой двигатель, в 1804 развела пары «Ракета» Стефенсона. А прядильная машина Харгривза, знаменитая «Дженни»? А токарно-винторезный станок с механизированным приводом Генри Модсли, наконец? Механизмы начали воспроизводить механизмы, Англия в облаках пара вступала в новую машинную эру…
Столько всего хочется рассказать… Хочется, повторив вслед за героями фильма «Тот самый Мюнхгаузен»: «Да что Англия? Привыкли, чуть что, сразу – Англия, Англия…», поведать о том, как всю жизнь искренне полагал, что фрак – детище XIX века; что камзол – это длинный пиджак современников Петра Великого, Ломоносова и Потёмкина; что маркиз – мелкий титул, вроде барона… А выяснилось: и фрак начали носить ещё в середине куртуазного XVIII; и «камзол» - не верхняя одежда, а длиннополый жилет, носимый под тем, что именовалось «кафтаном» или «немецким кафтаном»; да и маркиз, оказывается, хоть и ниже герцога, но гораздо выше графа…
Хочется поязвить на тему британского консерватизма, припомнив, что упразднить синекуру, обладателю коей вменялось в обязанность предупредить соотечественников о вторжении Наполеона выстрелом из пушки, опасливые англичане сподобились лишь в 1947 году…
Много чего хочется, но, как говорится, «перехочется». Чтобы описать в полной мере Англию начала XIX века, нужен и талант поболее моего, и томов эдак …надцать. Потому предлагаю вашему просвещённому вниманию только то, что показалось наиболее важным, отсылая самых пытливых из вас… Нет, что вы… Всего лишь к списку использованной литературы.
Закон и правопорядок.
За что был повешен Обадия Хейксвелл? Одиннадцатилетнего пацана приговорили к смерти за кражу ягнёнка по устному, не подкреплённому ничьими свидетельскими показаниями обвинению викария. Дура закон, но это закон, так сказать. Британское уголовное законодательство той поры предусматривало смертную казнь за 215 видов правонарушений, в том числе за блуд с сестрой священника, самовольный перенос дорожных знаков, повреждение чужого коровника, умышленно неправильное складывание камней при возведении стен, хищение чужой собственности на сумму более шести пенсов и прочие чудовищные преступления против человечества. Для сравнения: в России при самом жестоком из государей нового времени, Петре Первом, - лишь за 68. Это не говоря о том, что при дщери его, Елизавете, не был казнён ни один человек (!), а при Екатерине Второй даже пресловутая Салтычиха отделалась монастырём (Любопытный фактик приводит Владимир Леонидович Махнач. Зверства помещицы настолько шокировали общество, что её отказались признавать принадлежащей к женскому полу, и в документах следствия она фигурировала как «Дарий Салтыков») Но это в дикой России. В цивилизованной Англии жестокость законов смягчалась продажностью чиновников и полным отсутствием полиции. Малейшее поползновение правительства создать хоть какое-то подобие органов охраны правопорядка вызывало вой в газетах и парламенте. Правительство, де, создаёт инструмент подавления личных свобод английских граждан! (По моему частному мнению, первейшее право гражданина – это право оставаться живым, здоровым и неограбленным, а отнюдь не право беспрепятственно прикончить себе подобного. Впрочем, британцам виднее.)
Свято место пусто не бывает. Благословляя свободолюбие сограждан, роль блюстителей порядка взяли на себя главы преступных шаек. Предшественники мафиозных боссов будущего пачками отправляли на виселицу тех, кто не желал подчиняться их власти. Один из авторитетов, некий Джонатан Уайлд, настолько обнаглел, что контору открыл на центральной улице Лондона, именовал себя не иначе, как «генеральным тайным сыщиком Великобритании и Ирландии» и носил трость с золотым набалдашником в виде короны. Наглость до добра его не довела. В 1725 году Уайлда всё же повесили. Достал таки, видимо.
Множились профессиональные доносчики и «ловцы воров». Стукачу «за бдительность» полагалась доля имущества осуждённого, а охотника за головами доставка в суд уличного грабителя, взломщика или убийцы обогащала на сорок фунтов стерлингов (по нашим меркам, стоимость «Жигулёнка»). Разумеется, доносчики не гнушались оговорами, а у «ловцов воров» в порядке вещей было подбить подростка на кражу, а затем сдать его мировому судье.
Прошибить лбом стену удалось в 1750 году писателю Генри Филдингу. Занимая пост мирового судьи Вестминстера, классик английской литературы имел достаточно упорства, чтобы, несмотря на точившую его тяжёлую хворь, склонить на свою сторону общественное мнение и добиться от министра внутренних дел выделения средств на содержание дюжины сотрудников. Суд, в котором заседал Филдинг, находился на Боу-стрит, и «помощников» писателя стали звать «боу-стрит-раннерами», «сыщиками с Боу-стрит». Боу-стрит-раннеры носили яркие красные жилеты и получали от короля гинею в день (в гинее 21 шиллинг, в фунте стерлингов – 20). При этом любой гражданин, нуждавшийся в защите или желающий узнать обстоятельства преступления, мог нанять боу-стрит-раннера за ту же гинею в день.
К праведникам сыщиков не решился бы причислить даже сам Филдинг. Оборотни в погонах… э-э, простите… «боу-стрит-раннеры» усердно крышевали торговцев, не чурались шантажа с вымогательствами (один из них, Питер Таунсенд, успевший послужить некоторое время телохранителем «Принни», оставил после себя 20 тыс. фунтов стерлингов. Его коллега Сэйер – 30 тыс. фунтов. Неслабо, да? Простец Шарп считал, что под Витторией ему сказочно повезло, он урвал фантастический куш на сумму в 18 тыс. фунтов стерлингов), но и дело своё туго знали. Увы, будь они поголовно Шерлоками Холмсами, двенадцать человек (в лучшем случае, пятнадцать) на миллионную столицу – это вопиюще мало. Население Лондона росло, и с ним росла преступность. В начале XIX века по наиоптимистичнейшим прикидкам 30000 столичных жителей промышляли разбоем и кражами. Существовали целые районы, вроде родного Шарпу Сен-Жиля, где среди бела дня могли убить или ограбить чужака.
Сыну подполковника Шарпа Патрику исполнилось четырнадцать лет, когда в Англии нашёлся, наконец, господин, у которого хватило духа довершить начатое Филдингом. Роберт Пиль (в его правительстве, как говорилось в главе «Король Шарпа» получил министерский портфель Веллингтон) выдержал настоящее сражение в нижней палате парламента и победил. 7 декабря 1829 года тысяча полицейских в голубых фраках и чёрных цилиндрах (со временем заменённых шлемами) прошагала к новеньким с иголочки полицейским участкам. Под штаб-квартиру правоохранителям отвели комплекс зданий, ранее служивший жильём членам шотландской королевской семьи при их посещении Лондона. Резиденция так и звалась: «Шотландский двор», то бишь, «Скотланд-Ярд». Любовью лондонцев блюстители порядка не пользовались, заслужив презрительные клички: «коперы» («хвататели», у американцев сократившееся до «копа»), а также, в честь Роберта Пиля – «пилеры» или «бобби».