Шиллинг являлся своего рода «барьерной монетой», ибо сливки общества редко держали в руках что-то мельче шиллинга, а большая часть бедняков ничего крупнее шиллинга за всю жизнь и не видела. «Шиллинг» - это очень германизированный «солид», только, если римо-византийский солид делался из золота, его потомок – шиллинг к началу XIX века был давным-давно серебряным. Вечно нуждавшийся в деньгах Генрих VIII, правда, пытался чеканить шиллинги из меди, покрывая поверхность тонким слоем серебра. На выступающих частях монеты, таких, как профиль монарха, серебро быстро истиралось, за что в народе экономный король удостоился прозвища «Старый медный нос». Два с половиной шиллинга складывались в полукрону, пять – в крону, двадцать – в фунт стерлингов.
В далёком двенадцатом столетии в Британии имела хождение мелкая серебряная монетка «стерлинг». Стерлинги были очень похожи на наши допетровские копейки – крохотные чешуйки серебра разного размера и веса. Чтобы не морочить голову, жители Британии тогда рассчитывались друг с другом, взвешивая стерлинги скопом: ты мне меч, а я тебе килограмм… то бишь, два фунта стерлингов. Так и прижилась эта денежно-весовая единица на британской земле. Во времена Шарпа фунт стерлингов составляли, как уже говорилось, двадцать шиллингов или двести сорок пенсов, или девятьсот шестьдесят фартингов. Золотой монеты «фунт стерлингов» не существовало, зато имелась монета «соверен», получившая название по изображению восседающего на троне суверена. Соверен соответствовал бумажному фунту стерлингов и весил восемь граммов, из которых семь – чистого золота.
Гинея, впервые отчеканенная из золота, привезённого из Гвинеи в 1663 году, равнялась двадцати одному шиллингу. Весила она 8,3 – 8,5 граммов, диаметр держался в пределах 2,5 – 2,7 сантиметров. В 1813 году была отчеканена партия в 80000 так называемых «военных гиней», предназначенных для армии Веллингтона. На реверсе эти монеты несли изображение Ордена Подвязки.
Кроме вышеперечисленных, ходили монеты достоинством в три фартинга, полшиллинга, треть гинеи, четверть гинеи и куча других. Иностранцу запутаться в них было проще простого, но англичане не жаловались.
Для желающих самостоятельно производить расчёты по ходу перечитывания шарповой эпопеи привожу вес наполеондора – золотой французской монеты достоинством в двадцать франков: 6,4516 граммов при содержании чистого золота 5,801 г. В начале романа «Месть Шарпа» Дюко похитил груз, принадлежащий Бонапарту. В четырёх клетях находились двадцать ящиков, в каждом из которых содержались наполеондоры на сумму в десять тысяч франков. То есть, в каждом ящике – пятьсот монет, всего – десять тысяч монет. Десять тысяч монет весом шесть с половиной граммов каждая… Вот и считайте.
Луддиты.
В последних книгах серии попадающиеся на глаза Шарпу английские газеты не устают трезвонить о громящих фабрики «луддитах», против которых правительство применяет войска. Что же это за «луддиты» такие грозные?
1790 год ознаменовался для революционной Франции среди прочего выпуском собственных бумажных денег. Практически сразу Англия наладила производство фальшивок. Экономическая война при Наполеоне вышла на новый уровень: не ограничиваясь ответной подделкой английских ассигнаций (Британцы Бонапарта «научили плохому» на беду всей старушке-Европе. Впоследствии Наполеон, начиная с кем-либо войну, предварительно засыпал жертву ворохом подделок), французский император решил удушить торговлю островитян, дабы лишить их «кавалерии Святого Георгия» (так прочувствованно облаянной главзлодеем «Дьявола Шарпа» Батистой). Император затеял континентальную блокаду, надумав отрезать англичан от единственного стоящего рынка сбыта, – Европы, благо местные корольки из опасения потерять трон бросались выполнять волю Бонапарта с готовностью, сделавшей бы честь самому вышколенному лакею. Доступ британским товарам был перекрыт, а тонкая струйка контрабанды (как без неё) обогащала таможенников и чиновную братию на побережье, но особенной роли не играла. Осечка вышла с Португалией (для португальцев лишиться торговли с англичанами означало умереть с голоду), затем с Россией как-то неловко получилось. Блокаду, навязанную Тильзитским миром 1807 года «тупые московиты» соблюдали из рук вон плохо. Затея с фальшивыми деньгами провалилась. Подобно тому, как из-за дефекта пишмашинки документы конторы Бендера говорили с дивным турецким акцентом, так и подделки Наполеона по вине незнакомого с кириллицей гравёра, спутавшего «Д» с «Л», обзавелись акцентом то ли вьетнамским, то ли японским. Надписи на банкнотах, размеры коих в те времена были не чета нынешним (135 на 185 мм) гордо гласили: «Объявителю сей госуЛарственной ассигнации платит ассигнационный банк двадцать пять рублей хоЛячею монетою» (Дошедшие до нас наполеоновские подделки нежно любимы ревнителями вечной отсталости матушки-Рассеи. Состояние фальшивых купюр идеальное, не в пример подлинным. На основании этого делается вывод: вот, мол, просвещённая Европа даже фальшивки печатала лучшего качества, нежели мы, сиволапые, свои настоящие. На деле же «холячие» в обращение не попадали, их хранили, как курьёз, а «натуральные» двадцатипятирублёвки в коллекции клали только тогда, когда они по причине крайней ветхости не годились уже в качестве платёжного средства).
Континентальная блокада больно ударила по Англии. Экспорт сократился на треть, а после того, как Наполеона поддержали США, и вовсе упал. Промышленники, стремясь уменьшить себестоимость, принялись активно внедрять паровые станки с широкими рамами, позволявшие изготавливать одновременно несколько изделий. Для обслуживания машин высокая квалификация не требовалась, и профессионалов-рабочих толпами вышвыривали на улицу, набирая с улицы кого попало за копейки. Уволенные строчили жалобы в парламент, но без толку. Отцы народа считали ниже своего достоинства снисходить до нужд «черни». А зря.
В первых числах марта 1811 года мануфактурщики Ноттингема получили гневные письма, автор которых, «генерал Нед Лудд», осыпал купчин упрёками и обещал от имени «Армии Восстановителей Справедливости» скорое возмездие. Оно не заставило себя долго ждать. В ночь с 11 на 12 марта в городке Арнолде была разгромлена первая фабрика. Шестьдесят станков разбили кувалдами. И пошло-поехало. За три последующих месяца неведомые погромщики довели счёт уничтоженных машин до двух тысяч. Попытки владельцев предприятий нанимать охрану не давали результатов, машиноборцы были слишком хорошо организованы. Вместо имён использовались номера, общались между собой при помощи системы тайных знаков. Собравшись в ближайшем от фабрики лесу, луддиты дожидались темноты и нападали на предприятие (нападали под красным флагом, кстати). Первыми шли вооружённые. Они обезвреживали охрану и впускали остальных. Уничтожение станков обычно не занимало много времени, и к моменту, когда к фабрике стягивались местные силы самообороны, героев кирки и кувалды уже и след простывал. Как ни странно, не было ни убитых, ни раненых. Луддиты действовали на диво бескровно.
Волнениям в Ноттингемшире официальный Лондон поначалу не придал значения. Принц-регент, правда, специальным указом посулил платить 50 гиней всякому, кто донесёт о готовящемся уничтожении оборудования, но правительство долго раскачивались, и к концу года движение луддитов охватило соседние с Ноттингемширом графства: Лестершир, Дербишир, Чешир, Йоркшир, Ланкашир. В феврале 1812 года парламент приравнял «антимашинный вандализм» к тяжким преступлениям, караемым смертной казнью. Против постановления выступил лишь член палаты лордов будущий классик английской литературы Байрон. В неспокойные районы были отправлены три тысячи солдат под командованием генерал-лейтенанта Томаса Мейтленда. Почтенный военачальник цацкаться с обнаглевшим мужичьём не собирался, и луддитов, ворвавшихся на фабрику Роуфорд-Миллз в Йоркшире, встретили ружейными залпами. Пролилась первая кровь. Луддиты в отместку грохнули нескольких владельцев предприятий. Власти ответили массовыми арестами. Взятых по доносам бунтарей власти, не утруждая себя разбирательствами в степени виновности вешали или ссылали на каторгу в Австралию (где ощущалась нехватка рабочих рук). Конец репрессиям положил случай в Манчестере. 23 апреля 1812 года шериф Уильям Халтон приказал пойманных на горячем луддитов вешать без суда и следствия. В числе прочих на виселицу попал двенадцатилетний Абрахам Чарлстон. Его казнь получила неожиданно широкий отклик в обществе, преподнёсшем правительству неприятный сюрприз. В июне перед судом предстали 38 членов луддитского сборища, накрытые солдатами в лесу перед акцией. И суд этих несчастных оправдал. Власти извлекли урок, и жестокость поумерили. Впрочем, цель к тому моменту была достигнута. Движение луддитов пошло на убыль. Следующие несколько лет кое-где вспыхивали искры бунта, но им было далеко до пожара 1811-1812 годов. В 1814 же с разгромом Наполеона континентальная блокада приказала долго жить, и луддиты окончательно сделались добычей историков (по сей день не устающих спорить, кем был этот Нед Лудд, да и был ли мальчик?) да литераторов-романтиков (образ борцов с бездушными механизмами ещё долго будоражил воображение Байрона и других представителей английского романтизма).