В таких условиях солдаты ели, пили и отдыхали. Туберкулёз и ревматизм были в порядке вещей. Проветривать каморки не проветривали, представьте, какое стояло амбре: застарелый пот, копоть, табачный дым и вонь поганого ведра. Лохань, куда ночью справляли нужду (точно такая же использовалась для стирки) поутру опорожнялись в общую выгребную яму, подступы к которой были истоптаны и загажены. Питьевой воды не хватало. Одна колонка во дворе, откуда воду таскали вёдрами, не могла обеспечить всех желающих.
Единственной отдушиной в этом гнетущем существовании оставался алкоголь. Свободные деньги солдат спускал в трактире ближайшего городка или в лавке маркитанта на джин, - самое доступное и дешёвое пойло (пиво в то время стоило гораздо дороже). Пьянство было вечным бичом английской армии. Пили беспробудно, постоянно и никакими наказаниями тяги к алкоголю в британском воине искоренить не удавалось. Веллингтон сокрушался, что даже в пешей гвардии сержанты вусмерть надираются каждую ночь, однако не раньше, чем покончат с обязанностями.
Для женатых в и без того тесных комнатушках казарм отгораживались подвешенными на верёвках одеялами «семейные закуты». В них зачинали детей, в них и рожали под пристальными взглядами дымящих трубками сослуживцев будущего папаши.
Женитьба нижних чинов командованием не поощрялась, но очень многие записывались в армию, уже состоя в браке. В ротах на довольство бралось лишь шесть жён (требовалось письменное разрешение командира батальона), остальные для армии не существовали. В случае отправки подразделения за пределы Англии сопровождать мужей из шести дозволялось четырём супругам. Выбирались они жеребьёвкой прямо в порту. В мемуарах можно найти немало описаний душераздирающих сцен, разыгрывавшихся на пристанях, когда жёны расставались с мужьями, а дети с отцами. Тем несчастным, которым не повезло, давалась местным мировым судьёй подорожная до родного города. Эта бумага обязывала «Заведующего призрением бедных» (существовала такая должность) каждого прихода, через который пролегал путь солдатки и её детей, выплачивать ей полтора пенса за каждую милю до границ следующего прихода (но не более 27 пенсов).
Солдатки играли важную роль в походной жизни подразделений. Жёны готовили еду, чинили и стирали одежду не только мужьям, но и их товарищам. Собственно, на медяки, кои было принято платить за подобного рода услуги, кроме официальных жён благополучно существовал целый сонм неофициальных, сопровождающих благоверных на свой страх и риск.
На походе солдатки двигались за полком в обозе (часто на ослах). Имеющие официальное разрешение считались военнообязанными и за провинности могли быть подвергнутыми тем же наказаниям, что и солдаты.
Верность и выносливость солдатских спутниц легендарна. Известен рассказ о некой ирландке, родившей ребёнка на обочине во время отступления к Корунне, замотавшей дитя в тряпки и продолжившей путь, как ни в чём ни бывало. Эти суровые бабы исхаживали поля сражений в поисках не вернувшегося из боя любимого, терпеливо тащили его, больного или раненого, и в дождь, и в пургу. Во вдовах солдатки не засиживались. Всегда находились желающие занять вакантное место под венцом, и некоторые дамы за кампанию сменили с добрый десяток мужей.
Дети солдат часто шли по стопам отцов, благо нехватка рекрутов позволяла обойти многие правила. В 1794 году в 100-м полку хайлендеров Гордона числился рядовым некий Роберт Уатт. Храброму молодому человеку исполнилось на тот момент аж девять лет!
Бивуаки и палатки.
Во время фландрской кампании в войска на замену старым, громоздким в постановке четырёхугольным палаткам начали поступать шатровые, круглые в плане «колокольчики». Они и разбивались быстрее, и вмещали двенадцать человек (хотя на практике в них селились восемь с пожитками).
Веллингтон, считавший палатки лишней обузой, отбрыкивался от них, как мог. Только в марте 1813 года командование навязало ему таки «колокольчики». Но и тут упрямый «Носач» поступил по-своему. Во-первых, принял только по три шатра на роту; а, во-вторых, распорядился сдыхаться от огромных общих «фландрских» котлов и для перевозки палаток приспособить высвободившихся мулов.
Красномундирники на фоне тех самых «колокольчиков». (Современная реконструкция)
Кое-кто из офицеров, особенно старших, и до 1813 года имел купленные в частном порядке палатки, однако большинство обходилось без оных, строя на привалах шалаши или обживая окрестные овины. Лучшие здания в таких случаях, естественно, занимали командиры, что бесило Веллингтона. Однажды от него досталось на орехи группе офицериков, не постеснявшихся выбросить из понравившегося им дома раненых.
Ночевали и под открытым небом, заворачиваясь в одеяла и шинели. Ночь перед Ватерлоо, к примеру, большая часть людей Веллингтона провела, лёжа в грязи или сидя на ранцах. При таких обстоятельствах всякий устраивался, как мог. По воспоминаниям, некий офицер приказывал укутывать себя на ночь в подобие гнезда из травы и папоротника. Терпеливый парень был его денщик!
Питание.
Ежедневный паёк пехотинца состоял из 500 граммов говядины (с костями), 200 граммов рома (норма выдачи спиртного была отменена только во второй половине XX века!) и 700 граммов хлеба.
Хлеб выпекался в полевых пекарнях из выделенной интендантством муки. Иногда вдобавок к нему, иногда вместо, выдавались тонкие круглые галеты, те самые, описанные в сотнях морских романов «…кишащие червями сухари…» из рациона флотских. Когда отсутствовал хлеб и галеты, служивых могли наделять мукой, рисом, чечевицей, горохом или местным сыром. На Пиренейском полуострове говядина часто заменялась бараниной, а ром – половиной литра вина. Как вспоминал один из ветеранов: «… Порой мы затягивали пояса потуже, неделями не видя ничего, кроме постной говядины. Бывало, что вместо хлеба мы получали картошку, зерно, а то и вовсе жменю колосьев.»
В более благоприятных условиях многое зависело от доброй воли руководства подразделения. Так, в 1801 году каждой полудюжине солдат 85-го на неделю выдавалось 19 кг хлеба, 10 кг мяса, 7 л спиртного, 6 л овсяной каши, 4 л гороха. За неимением сыра или масла служивых могли побаловать литром патоки.
Должность повара штатным расписанием не предусматривалась, и в полевых условиях солдаты объединялись в небольшие группы, готовя по очереди или прибегая к помощи дам. Мясо жарили над костром на шомполах, но чаще варили. Соль с успехом заменяли порохом. В похлёбку крошили галеты, чёрствый хлеб и всё, что имелось в наличии: рис, бобы и т. д. и т. п. Выходило густое варево, именовавшееся «stirabout», что приблизительно можно перевести, как «болтушка».
Овощи, необходимые для профилактики цинги, покупались у маркитантов за наличные. Маркитанты, надо заметить, не были приблудными коробейниками. Полк заключал договор с купцом, и тот прикомандировывал своих торговых агентов к каждой роте.
Табак в солдатский паёк не входил, однако он был дёшев, и дымили все подряд: и женщины, и мужчины. В дождь трубка курилась чашечкой вниз. Способ назывался «смолить подбородок».
Меню английского солдата может показаться по нашим меркам скудным, но всё познаётся в сравнении: у французов дела обстояли ещё хуже. Замедляющие армию хвосты обозов Наполеон, одержимый идеей мобильности войск, рубил беспощадно. Соответственно, пропитание французского вояки было головной болью самого французского вояки. Полки высылали фуражные команды, которые, так сказать, «добывали» продукты у местного населения, то есть, попросту грабили. Централизованно выдавался лишь хлеб, выпеченный зачастую из реквизированной опять же у местного населения муки.
Метод, великолепно работавший в Центральной Европе, в России вышел Наполеону боком. Сила французской армии была в подвижности, а подвижность обеспечивалась грабежом. Барклай де Толли и Кутузов обратили силу наполеоновской орды против неё самой, серией сражений принудив отступать по Старой Смоленской дороге, той самой, по которой захватчики пришли, и где грабить было больше нечего. Не «генерал Мороз» разбил Наполеона в 1812 году. Первые заморозки ударили в конце октября, к тому времени от полумиллионной Великой армии уже мало что осталось.
Из воспоминаний русского офицера Н.Оленина: «… г. Штейн, Муравьёвы, Феньшау и пр. утверждают, что французы ели мёртвых своих товарищей. Между прочим они рассказывали, что часто встречали французов в каком-нибудь сарае…, сидящих около огонька на телах умерших своих товарищей, из которых они вырезывали лучшие части, дабы тем утолить свой голод, потом, ослабевая час от часу, сами тут же падали мёртвыми, чтобы быть в их очередь съеденными новыми, едва до них дотащившимися товарищами.»