Сумерки создали в столовой какой-то странный, почти фантастический уют. Эстер с искренней озабоченностью спросила:
— Каковы последние сведения о Мартине?
— Ему сделали операцию, соединили кости стальным штырем. Все должно быть в порядке. Но, конечно, потребуется время.
— Ваша сестра, видимо, очень переживает…
— От неожиданности сестра растерялась. Она любит Мартина. Тот стабилизирует и уравновешивает ее взбалмошность и экзальтированность. Наверное, время от времени София его допекает, но с его терпеливым характером все кончается благополучно.
— София призналась: ей хотелось бы, чтобы Мартин был похож на вас некоторыми чертами характера.
— Неужели так и сказала? — В голубых глазах отразилось искреннее любопытство. — Когда же она успела поделиться своими несбыточными мечтами?
— Да сегодня после обеда.
Зря она, наверное, проболталась, но что теперь поделать — слово сорвалось…
— А каким образом вы коснулись этой темы? Почему вообще состоялась столь задушевная беседа?
— Скажу, что это был довольно странный для меня разговор. — Эстер не сдержала улыбки. — Кстати, благодарю вас за предостережение касательно Патрика Керра. София вполне серьезно отнеслась к запрету говорить на данную тему… в отличие от вас самого!
Билл сжал губы.
— Ну и болтушка моя сестрица…
— Не судите строго. Тем более что вашу сестру беспокоит гораздо больше совсем другое: какова степень нашей с вами близости?
— Ну и что вы ей поведали по этому поводу?
Эстер в ответ лишь пожала плечами, как бы давая понять собеседнику, что ей, собственно, и сказать-то было нечего.
— Ну ладно, не будем об этом. — Билл поуютнее устроился на стуле и, повернув к гостье лицо, на котором читался искренний интерес, попросил: — Эстер, расскажите, каким вы были ребенком? Кстати, вы единственное дитя в семье?
— Да, я росла одна.
— Так я и думал. Мне почему-то сразу показалось, что вы были не просто единственным, но временами и очень одиноким ребенком.
— Вы правы, я была довольно одинока. Мой отец человек аскетичный… в его системе ценностей женщинам было отведено вполне определенное, строго ограниченное время и место. Именно поэтому мама для него существовала, мягко говоря, на втором плане, а я еще дальше. Отец считал: самое главное вести себя тихо и существовать незаметно, обязательно соответствуя общепризнанным нормам и принципам. Если бы ему, упаси бог, довелось бы узнать, что жених меня покинул на полпути к алтарю, — Эстер горько рассмеялась, — он этого просто не пережил бы.
Эстер повернулась к собеседнику.
— А каким были вы в юные годы?
Несколько мгновений Уильям молчал, как будто собираясь с мыслями.
— Ваш деловой знакомый мистер Картер в детстве был легковозбудимым ребенком. Хотите верьте, хотите нет, но так же, как и вы он чувствовал себя ужасно одиноким.
— Наверное, из-за сложных отношений между родителями?
— Возможно. Отец считал главным — воспитать меня так, чтобы во взрослой жизни сын был готов бороться самостоятельно за существование, и нацеливал только на победу и никогда на поражение. Все, за что я ни брался, должно быть исполнено только на отлично! А мне хотелось быть любимым и самому кого-нибудь полюбить.
Эстер улыбнулась.
— В мыслях витал образ прекрасной юной леди?
— Да. Но речь шла именно о любви, а не о флирте. Мне хотелось защищать прекрасную юную леди, бороться с драконами, окружающими ее, и говорить с ней о том, о чем ни с кем другим я говорить бы не стал. О надеждах, мечтах и разочарованиях… О смысле жизни, таинствах души, безмерности чувств… У меня в сердце хранился безмерный запас любви, ждущей своего часа. Но желающих стать ее объектом не обнаружилось. Страдания мальчика были на грани физической боли.
— Неужели вокруг не было подходящих девочек?
Эстер с нескрываемым интересом смотрела на Уильяма и думала, что юные леди, которых она знала в свои шестнадцать — семнадцать лет, просто падали бы штабелями от одного взгляда задумчивого красавца Билла Картера.
— Возможно, и были, но не встретились…
— Так и не нашли никого на эту роль?
— Тогда нет. Нашел позже. Когда стал взрослым…
— Я… понимаю, что вы имеете в виду, — тихо произнесла Эстер и вздрогнула, когда его рука ласково коснулась ее волос.
— А вы, Эстер, хотели бы умирать от любви к кому-нибудь?
— Нет… Больше уже нет. Наверное, я стала слишком взрослой.
— А в вашей жизни не было периода, подобного тому, о котором я вам только что рассказал.
— Нечто похожее было.
— Было? Вы ставите глагол только в прошедшем времени? А если попытаться перевести его в настоящее время или даже в будущее?
— В свете того, что произошло в тот вечер между нами? — Эстер задала свой вопрос нарочито прозаическим тоном, желая продемонстрировать абсолютное отсутствие интереса к такому повороту их беседы.
— Да, именно.
— Теперь скажу вам с полной серьезностью: я осознала необходимость поставить четкие границы в наших с вами отношениях. Я знаю, каких границ мне не стоит переступать, и всячески пытаюсь доказать вам свою верность принципам.
Билл не проронил ни звука. Эстер, повернувшись, чтобы лучше видеть его лицо, неожиданно спросила:
— О чем вы сейчас думаете?
— Я размышляю над тем, чтобы предложить вам некую форму отношений, которые ни одного из нас ни к чему бы не обязывали. И обдумываю, как бы это точнее сформулировать, чтобы не схлопотать очередную пощечину.
— О чем вы?
— Постараюсь объяснить. Ну, скажем, вариант из области фантастики. Представьте себе, что вы вдруг ощутили неведомую доселе физическую тягу к гипотетическому мужчине, почему бы вам в этом случае не позвать меня? К тому же вы теперь знаете обо мне достаточно, если не сказать почти все.
Лицо Эстер залила краска.
— Я буду вынуждена подавить в себе нарождающуюся к вам симпатию, — грустно сообщила она.
Он мягко засмеялся.
— Надо мной висит какое-то проклятие. Проблема заключается в том, что мое чувство к вам значительно выходит за границы просто симпатии. Дело дошло до того, что я ворочаюсь в постели и не могу заснуть.
— Между прочим, не далее чем сегодня вы упомянули, что были бы готовы довольствоваться малым, — резко оборвала эту жалостливую речь молодая женщина.
— А я и не отказываюсь от своих слов… Малые удовольствия — тоже удовольствия. Значит, я могу поцеловать вас, вы это имели в виду?
— Отнюдь нет! Не делайте этого, — поспешно проговорила Эстер, сделав попытку отодвинуться от Билла. Но осталась на месте, уже споря не с ним, а сама с собой. Его провоцирующая близость, пронзительный взгляд голубых глаз, которые, казалось, проникали в самую душу, его великолепно очерченный рот с подрагивающими уголками губ, рука, легко лежавшая на ее колене, — все это не столько отталкивало, сколько влекло к себе.
— А теперь, Эстер, о главном, — сказал он мрачно. — Вы знаете, и я знаю, как у нас хорошо получается, когда мы… вместе. Более того, не будет преувеличением сказать, что наши руки тянутся друг к другу, если мы оказываемся рядом. Вы, правда, называете это временным помутнением разума, отклонением от нормы, глупостью или как там еще? Утверждаю, что ваши губы, когда я их целую, становятся податливыми. Да и не только губы, но и грудь реагирует на мои прикосновения. Если вы сомневаетесь в этом, я могу доказать это хоть сейчас.
И он перешел к действию. Уильям положил руки ей на плечи, потом опустил ладони и накрыл ее грудь. И все стало происходить так, как предрекал обольстительный мужчина. Эстер почувствовала, что напряглась грудь, набухли соски, натягивая невесомый ажур лифчика. Их дыхание слилось, когда он стал ласкать ее и целовать. Стало бессмысленно отрицать очевидное.
Она еще попыталась убедить себя, что случившееся с ней вовсе не реакция на физическую близость с Биллом, а запоздалое сочувствие к его рассказу о тяжелом детстве, но стоит ли лукавить с самой собой? Ласки были приятны, и тело честно призналось в этом, пока ум искал оправдание.