— Все обернется хорошо, приедет домой, уговоришь его… А где он сейчас?
— Он должен был на этих днях вернуться из Праги на каникулы, но бог знает где запропал… Слышишь? Господи, боже мой, не умер ли кто в деревне?
Сестра через открытое окно посмотрела на улицу.
— Нет, — ответила она, — это не похоронный звон… Никто не умер… Там взбирается на горку войковекий священник. Видно, идет от Кикала. Он, говорят, ходит в гости к Рузе, а старый Бельда в честь него звонит.
Барбора, услыхав об этом, принялась плакать.
— Что с тобой?.. Тебе хуже стало?
— Мне это — словно нож острый в сердце… Гляди, где бы ни показался священник, всюду ему почет… На процессии почет; в обедню — пение и музыка; при выносе божьего тела над ним раскрывают балдахин, словно небо, с шелковыми кистями, на позолоченных шестах… в городе этот балдахин носят только бургомистр и знатные люди… А наш сын будет недоучкой. Ах, если бы ты только знала, каково мне видеть это!
По лицу матери текли слезы. Церковный звон очаровал ее, он напомнил ей о власти священника, о его величии. Напрасно утешала ее сестра.
Сумерки уже заглядывали в окна, а мать все еще не могла выплакать горя, изгнать его из сердца вздохами. Отец Пехар уже к этому времени свез хлеб в амбар. Покончив с работой, он сперва глубоко вздохнул, потом взял трубку, которую пришлось до конца работы спрятать, чтобы не подпалить снопы, набил ее, закурил и вошел в избу.
— Здравствуй, свояченица… Ну вот, с уборкой покончили. Снопов много, только бы зерна в колосьях не мешало побольше… А ты что, мать, опять ревешь?
— Ты же знаешь, зять, что ее мучит.
— Этот упрямый парень меня в могилу сведет, — жаловалась жена.
Муж выпустил клуб едкого дыма, передвинул трубку из одного угла рта в другой и угрюмо проворчал:
— Это только так говорят — «в могилу»… Если б после таких слов и вправду всегда приходила смерть, на свете бы помирало в пять раз больше. Я всегда говорил, что Войта не годится в священники; а ты все свое… Мне тоже невесело становится, как подумаю только, что я хату из-за него заложил, но я же не хнычу.
— Зять! — прервала его Каролина. — Как только Войта вернется домой, поговори с ним. Выложи все как есть, может он и послушает тебя.
— Я бы ему лучше на спину все выложил, — вырвалось у отца, и он взмахнул рукой, как бы занося розгу над спиной сына.
— Добрый вечер! — послышалось в дверях, и Войта появился на пороге.
— Мы о волке, а волк за гумном.
Войта подал руку отцу и тетке Каролине, поцеловал мать.
— Что же это, — спросил отец, — разве так далеко до Праги?
Сын не отвечал и слегка покраснел.
— Признайся уж, что задержался в Лоукове, поэтому и шел так долго.
— Да, я был там.
— Уж я все знаю.
— Ага, Тонча Веруначева, — заворчала Каролина.
— Ага, Тонча Веруначева, — запричитала мать и снова принялась плакать.
— Не плачьте!
— Как же мне, сыночек мой, слез-то не лить! Целых восемь лет я молилась, чтобы бог дал тебе здоровья, чтобы ты счастливо школу окончил. Целых восемь лет я берегла да копила, по ночам не спала, о твоем белье заботилась. Часто, бывало, уже петухи поют, а я еще стою у корыта, потому что днем некогда. Радовалась я, что ты будешь жить хорошо: всюду честь и слава, дома — спокойно и уютно; жизнь без забот, всего вдоволь… И за все это теперь мне награда!
— Мама!
— Только без причитаний! — вмешался тут муж. — А ты, парень, прямо теперь скажи нам, что собираешься делать: отказываешься быть священником, как писал, или передумаешь и пойдешь в семинарию! Посмотри-ка, что с матерью стало, — все из-за тебя. Только сегодня поднялась с постели, а то почти всю неделю лежала. Ну, говори, чтоб мы все знали.
Юноша прошептал:
— Я не могу быть священником.
— Проклятая Тонча, я ей глаза выцарапаю, — разозлилась тетка Каролина.
— Не могу, — повторил сын еще тише.
— Он не может, не может, — заголосила мать и, положив руку на сердце, начала стонать: — Каролинка, мне плохо… меня опять трясет. Я, видно, без памяти свалюсь. Надо в постель лечь…
Она хотела встать, но не могла. Сестра уложила ее.
— Ты этак мать в могилу сведешь, — мягко сказал юноше отец.
— Увидишь, умрет, и ты будешь виноват, — упрекал его младший брат Петрик, вошедший во время разговора в избу.
Мать лежала под периной и тяжела дышала. Каролина вытирала ей со лба пот, ласково уговаривая, и когда больная немного успокоилась, подошла к Войте, взяла его за руку и приглушенным шепотом стала просить:
— Ради бога, ради всех святых скажи ей, что ты передумал, иначе ты убьешь ее.